С.Г. Кара-Мурза

О политэкономии (конспект)

 

Очень верное от sharper_:https://users.livejournal.com/sharper-/614531.html

С праздником тех, кто помнит, что в этот день было принято отмечать завоевания социализма.

К сожалению, многие из позиционирующих себя левыми, сегодня подсели на навязанную буржузной пропагандой повестку дня и обсуждают что угодно, кроме того, что действительно нужно и опасно для капиталистов, а именно политико-экономическое устройство СССР, его существенно нетоварную экономику и социальные гарантии, обеспеченные политической системой.

Вместо этого левые занимаются черт его знает чем! От внутренней политики США, до уточнения определения троцкизма с выявлением оных троцкистов, маоистов, сталинистов до призывов к рабочему классу изучать марксизм! Алле, гараж - вы что, хотите просветиить пролетариев, в том, что их грабят? Так они это знают! А вот как был устроен СССР и какова м.б. альтернатива капитализму, они понятия не имеют и более того, зомбированные буржуазной пропагандой, они заражены парадигмой товарно-денежных, рыночных отношений.

А тут выясняется, что наши марксисты вообще в массе не в курсе существования политэкономии социализма. От слова совсем! Считают, видимо, что "Капитала" достаточно.

А буржуям Маркс не опасен. Он им никогда опасен не был. Им опаснее был Ленин с теорией пролетарского государства и страшен Сталин с эффективной нетоварной экономикой, не требующей инвестиций, и исключающей саму возможность извлекать частную прибыль - самое страшное для буржуя . И именно политика Ленина и Сталина подвергаются самым серьезным нападкам всяких пропагондонов, свихнувшизся на обличении красного террора и репрессий. Да потому и свихнувшихся на этом, потому что на поле честного спора об экономике им ловить нечего и только переводом спора на тему репрессий можно увильнуть от позорного поражения.

В общем, "без теории нам смерть". Но как заставить людей изучать политэкономию социализма, которая вообше не имеет отношения к "сталинскому учебнику" от 1954 года, тем более что он ни разу не сталинский, поскольку положения статьи "Экономические проблнмы социализма в СССР" там искажены, а "экономная экономика " развитого социализма существенно товарная и изучать ее надо с учетом этого факта. Но изучать-то НАДО! А то ведь до смешного доходит, когда, например, в моем случае в предложении запрета найма с выведением зарплат из затратной части баланса в доходную, не узнают советский вариант с колдоговором и обвиняют в ФАШИЗМЕ, едренть! Это каких грибочков надо покушать?

*****

1. Введение

Все мы, с детского возраста, участвуем в хозяйственной деятельности и постоянно думаем о ней – и непроизвольно, и обдумывая какую-то житейскую проблему или принимая решение. Хозяйство (экономика) – один из важнейших «срезов» нашей жизни и жизнеустройства всего народа. Нетрудно представить, что хозяйство «пропитывает» все наши формы деятельности и почти все человеческие отношения. Даже новорожденный младенец кричит матери, чтобы она дала ему пищу. У него еще работают инстинкты, но уже через полгода подключается культура, быстро расширяется его система потребностей, и он подает знаки близким людям.

Первые люди с зачатками языка и разума развивались очень быстро, и инстинкты влияли на социальную природу и общественный порядок человека. Так возникли первые институты (точнее, протоинституты) – нормы и запреты. Почти все они были связаны с хозяйственной деятельностью, отношениями и поведением людей в этой сфере. Позже разум и культура отослали инстинкты на дно сознания, хотя многие ученые считают, что из глубины инстинкты подают свой голос. [Т. Веблен считал, что поведение хозяйствующего субъекта определяется не расчетами, а инстинктами и институтами, определяющими средства достижения целей. Так, у Веблена привычки являются одним из институтов.]

Не трудно видеть, что в хозяйстве сочетаются все элементы культуры – представления о природе и человеке в ней, о собственности и богатстве, о справедливости распределения благ, об организации совместной трудовой деятельности, технологические знания и умения, красота и мерзость.

С самого начала существования рода и племени люди с детства осваивали нормы и запреты хозяйственной деятельности своего этноса. С развитием человечества и его хозяйства представления о хозяйственной деятельности, правилах и запретах, о добре и зле, о привычках и открытиях становились все более изощренными и разнообразными. Они были важной частью политики и войны, философии и искусства, пронизывали духовную сферу человека. Этот срез человеческого бытия непрерывно действует и ведет людей, воздействуя и на разум, чувства и воображение. Это особая сторона мировоззрения и мироощущения. Как сказал Хайдеггер, «человеческая масса чеканит себя по типу, определенному ее мировоззрением».

И в то же время, люди редко задумываются об этой сфере, а только реагируют на частные события – радостные или неприятные. Когда состояние хозяйства благополучное, то это воспринимают как хорошую погоду, когда неурядицы – как непогоду или бурю. Хотя, если задуматься, эти бури и кризисы возникают в обществе – своем или чужим. И главное, очень часто эти кризисы возникают из-за того, что слишком большая часть общества не думала о своем народном хозяйстве, не изучала его и не замечала, что оно заболело – по ошибке, по халатности общества или вызрел нарыв конфликта с общностью  диссидентов.

Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет в тяжелые времена написал: «Вера в то, что бессмертие народа в какой-то мере гарантировано, — наивная иллюзия. История — это арена, полная жестокостей, и многие расы как независимые целостности сошли с нее. Для истории жить не значит позволять себе жить как вздумается, жить — значит очень серьезно, осознанно заниматься жизнью, как если бы это было твоей профессией. Поэтому необходимо, чтобы наше поколение с полным сознанием, согласованно озаботилось бы будущим нации» [64].

 Сейчас мы переживаем смутные времена, и многие наши люди задумались: как развивалось наше хозяйство, как оно было устроено и как ему относилось общество, в чем мы ошиблись и не поняли, что происходит в хозяйстве, что нас ждет впереди и в чем мы должны измениться – или, наоборот, укрепиться. Нам придется учиться и думать. Видно, что будет трудно, мы долго были беззаботны.

 Начнем распутывать клубок с самых верхних ниток, а дальше, надеемся, начнут нам помогать честные и умные ученые. Первая ниточка нас ведет к факту, который даже многие ученые отрицают или стараются о нем не говорить. Этот факт в том, что любое народное хозяйство – это одна из главных ипостасей национальной культуры. А национальные культуры различны, хотя все они непрерывно обмениваются людьми, идеями, вещами. Поэтому над каждым народом клубится покров из нитей связей хозяйства и людей.

В 1966 г. в США вышел большой труд антрополога Р.Э. Сервиса «Охотники» — об изучении оставшихся на Земле «примитивных» людей, живущих общинами племен и народов. Как-то он получил от эскимоса кусок мяса и поблагодарил его. Охотник огорчился, а старик-эскимос объяснил ученому: «Нельзя благодарить за мясо. Каждый имеет право получить кусок». Сервис пишет, что в общинах нельзя и даже неприлично благодарить за пищу — этим ты как бы допускаешь саму возможность не поделиться куском, что нелепо и противно. Этнографы подчеркивают, что в общине право на пищу — это абсолютное (естественное) право. Поэтому голод в ней возможен лишь как следствие природной или политической катастрофы — засуха, война, «великие переломы» [6].

Шаманы, жрецы, прорицатели создавали мифы и предания, в разных формах представлялись нормы нормы и отношения их племени. Государство создает и контролирует институты и законы. Ученые пишут трактаты и учебники, поэты – поэмы.

Вспомним итальянского купца Марко Поло, который почти всю жизнь пропутешествовал в созданной при Чингисхане империи (в том числе и на Руси). Почитаем сегодня эти свидетельства середины XIII века:

«Когда великий государь знает, что хлеба много и он дешев, то приказывает накупить его многое множество и ссыпать в большую житницу; чтобы хлеб не испортился года три-четыре, приказывает его хорошенько беречь. Собирает он всякий хлеб: и пшеницу, и ячмень, и просо, и рис, и черное просо, и всякий другой хлеб; все это собирает во множестве. Случится недостача хлеба, и поднимется он в цене, тогда великий государь выпускает свой хлеб вот так: если мера пшеницы продается за бизант, за ту же цену он дает четыре. Хлеба выпускает столько, что всем хватает, всякому он дается и у всякого его вдоволь. Так-то великий государь заботится, чтобы народ его дорого за хлеб не платил; и делается это всюду, где он царствует» [7].

Таким образом, от примитивных этносов до современных государств и наций,  хозяйственная деятельность направляется и контролируется властью и признанными населением институтами (в периоды стабильности). Чтобы власти и общественные институты могли выполнять свои функции, создаются кодексы и катехизисы, а позже – теории и идеологии.

До недавнего времени огромную роль в этом играла церковь. Например, хотя Православие избегало явного изложения социальных доктрин, в духовно-религиозном плане частная собственность всегда трактовалась как небогоугодное устроение. Красноречивый пример — перевод архиепископом Василием (Кривошеиным) поучений преподобного Симеона Нового Богослова (949-1022). Вот что говорит пр. Симеон в Девятом «Огласительном слове»:

«Существующие в мире деньги и имения являются общими для всех, как свет и этот воздух, которым мы дышим, как пастбища неразумных животных на полях, на горах и по всей земле. Таким же образом все является общим для всех и предназначено только для пользования его плодами, но по господству никому не принадлежит. Однако страсть к стяжанию, проникшая в жизнь, как некий узурпатор, разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование. Она окружила все оградами и закрепила башнями, засовами и воротами, тем самым лишив всех остальных людей пользования благами Владыки. При этом эта бесстыдница утверждает, что она является владетельницей всего этого, и спорит, что она не совершила несправедливости по отношению к кому бы то ни было».

В другом месте Девятого «Слова» осуждение частной собственности носит еще более резкий характер: «Дьявол внушает нам сделать частной собственностью и превратить в наше сбережение то, что было предназначено для общего пользования, чтобы посредством этой страсти к стяжанию навязать нам два преступления и сделать виновными вечного наказания и осуждения. Одно из этих преступлений — немилосердие, другое — надежда на отложенные деньги, а не на Бога. Ибо имеющий отложенные деньги... виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их умирать от голода и холода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать».

[Впервые опубликован в 1961 г. в «Вестнике Русского Западно-Европейского Патриаршего Экзархата», № 38-39. Терминология перевода кажется слишком осовремененной (например, «частная собственность»), однако автор перевода приводит греческие слова оригинала и доказывает, что именно эти, кажущиеся современными нам, термины являются наиболее адекватными.]

Вообще-то Церковь к XIX веке была крупнейшим земельным собственником, а при крепостном праве -- вместе с крестьянами.

А Реформация церкви в Западной Европе переросла в революцию не только религиозную, но и культурную и социальную. Одним из ее результатов была политическая экономия (обыденно, политэкономия). Это было учение, которое отодвинуло церковь и задало новые рамки отношений людей и их ценностей. Название политэкономия очень понравилось, оно было свежим и необычным, от нее веяло истиной,  наукой и властью. Это учение снискало авторитет нового типа, неофиты это любят. В реальности, строго говоря, политэкономией была система, которую разрабатывали в Англии и меньше во Франции. Их парадигма и стала классической политэкономией. Разумеется, в каждой стране существовал свод понятий и норм, которые объясняли явления и процессы в хозяйственной деятельности. Все эти своды и трактаты сложны и различны, но, тем не менее, некоторые назвались политэкономией. Здесь нам не  требуется излагать и глубоко изучать национальные учения и своды, для нас нужны ключевые постулаты и основы из учений, которые освещают важные различия картин хозяйства и отношений людей и систем в сфере экономики.

Например, Вебер указал на важный экзистенциальный элемент кальвинизма: «Это учение в своей патетической бесчеловечности должно было иметь для поколений, покорившихся его грандиозной последовательности, прежде всего один результат: ощущение неслыханного дотоле внутреннего одиночества отдельного индивида. В решающей для человека эпохи Реформации жизненной проблеме — вечном блаженстве — он был обречен одиноко брести своим путем навстречу от века предначертанной ему судьбе» [8, с. 142].

А в томе «Россия» фундаментальной энциклопедии «Всемирная история» (она стоит почти во всех западных школах) читаем: «В идеологии Восточной цеpкви община веpующих сыгpала гоpаздо большую pоль, чем pоль индивидуума, ответственного только пеpед Богом, и с этой тpадицией связаны не только славянофилы XIX века, но также, косвенно, pусские социалисты и маpксисты, заявившие о важности коллективизма».

Мы плохо знаем трактаты, которые представляют нормы и запреты хозяйства незападных цивилизаций – старых, да и нынешних. А в Европе в начале зарождения современного капитализма стала быстро развиться экономическая мысль. В Новое время, после Научной революции, а после и революций – Буржуазных и Промышленной, – резко усложнились общества, культуры, и в том числе, экономические системы. Возникли профессиональные учения и теории, которые использовали приемы и подходы науки, математику и свой «закрытый» язык. Основная масса населения осваивает логику хозяйства своей страны, своего слоя или сектора, опираясь на здравый смысл, житейский опыт и метод проб и ошибок.

tradicionalist: Не стоит разводить просвещенческую бодягу за "инстинкты". У человека "инстинкты", а у культуры запреты - ага. Только почему-то у примитивного эскимоса "инстинкты" задавлены культурой, а у цивилизованного кальвиниста нет. Дух свободы взыграл? По природе человек кальвинист, только у эскимоса инстинкты подавлены? Или наоборот, недоразвиты? Это сектантская марксня-гегелесня.

У эскимоса не запрет не делиться мясом. Эскимос это мясо добывает чтобы делиться. Это у него стимул такой, чтобы добывать. Иначе бы он у костра сидел и анекдоты загибал. Так же как у Вавилова стимул был свой народ накормить, а не запрет семена под себя грести, а у Курчатова стимул был свой народ защитить, а не запрет бомбу припрятать и самому рыбу ею в пруду глушить. Общество не ограничивает индивида, а наоборот, стимулирует.

А у вас "материалистическая" марксня. Мол эскимос с Вавиловым Курчатовым мясо, семена и бомбу для себя добывали, а потом под действием запретов пришлось делиться. Недоразвитые, типа. Страшно далеки они от евросектанта. Скован их разум рабскими цепями традиционных правил и величия лишен. Хорошо что пришли марксня, энгельсня да чубайсня и "освободили".

Автора всю жизнь долбили евромарксней. Вырваться из парадигмы индивидуализма и "разумного эгоизма", котороую вдалбливали всей мощью идеологической жандармерии, от смазливой учительницы литературы, окармливавшей детей четвертым сном Веры Павловны, до всяких новомодных психолОгов типа Московичи без посторонней помощи крайне трудно. Постороннюю помощь, которую я бескорыстно оказываю, автор принимать упорно отказывается. Дикари помочь могут, но антропологов, которые их изучают, автор тоже понимать отказывается. Может привести пример-другой, но в корне иную парадигму принять не может.

Что же остается? Либо вслед за Гельвецием, Чернышевским и прочими "материалистами" приписывать эскимосу, Вавилову и Курчатову "разумный эгоизм", либо игнорировать их напрочь, как "индивидуально неразвитых", о которых и говорить нечего, как это делает подлец марксня. Этот игнореж альтернативных парадигм, вполне знакомых нашему человеку и лежаших в фундаменте любой здоровой экономики, не порабощенной сектантом, напрочь выхолащивает весь проект критики марксни, затеянный СГ. Откуда игнорежь альтернативных парадигм? А он от того, что подлец марксня их запретил и заклеймил как "ненаучные" и "идеалистические". Но без полноценного рассмотрения фундаментальных принципов построения любого человеческого общества, которые марксня опорочил и втоптал в грязь, проект критики марксни превращается в блохоискательство. Ах там марксня о России недобро написал, ах тут марксня не соответствует последним достижениям юнги Джима Хоккинса и т.п.

В 1615 г. был опубликован «Трактат политической экономии». [Автором был драматург и знаток античных языков и литературы, Антуан де Монкретьен. Будучи в Англии он, католик, пришел к идеям кальвинизма. Он и предложил термин политическая экономия.] Так экономическая наука стала называться политической экономией.

Здесь стоит сказать, что название политэкономии экономическая наука – условный ярлык. В XVII веке наукой стали называть способ беспристрастного, объективного познания. Политическая основа той картины, которую рисует политэкономия, нагружена идеологией и ценностями господствующих общностей. Именно они определяют, какие трактаты, рассуждения и законы соединяются в систему, которая считается правильной политэкономией. Еретики, недовольные, бедные – вырабатывают свои «катакомбные» политэкономии. Когда они набирают силу, начинается борьба разных систем – иногда посредством гражданской войны, чаще элита идет на небольшие уступки, политэкономия немного подправляется. Эту сторону нашей темы надо учитывать.

... Уильям Петти (участник «невидимой коллегии», кружка ученых в Оксфорде, который указом короля в 1662 г. был преобразован в Королевское общество) утверждал, что образование богатства происходит не в торговле и не в природе, а в производстве, двигатель которого труд.

Формулу Петти «Труд – отец богатства, а земля – его мать» повторяли больше века. Локк считал, что по самым скромным подсчетам доля труда в полезности продуктов составляет 9/10, а в большинстве случаев 99 процентов затрат.

Так была создана трудовая теория стоимости, фундаментальный блок политэкономии. Позже А. Смит превратил политэкономию в науку о законах экономики, согласно доминирующих представлениях о хозяйстве в культуре Англии.

W.: Обратите внимание: речь именно о таком хозяйстве, современное же даже производство весьма отличается, а если учитывать всякие патенты и копирайты? Про банковский сектор и всякие фьючерсы опционами спотами -- вообще молчу.

Прислушаемся к суждению Кейнса, крупного мыслителя прошлого века. Он сказал: «Идеи экономистов и политических философов, правы они или нет, гораздо более могущественны, чем это обычно осознается. На самом деле вряд ли миром правит что-либо еще. Прагматики, которые верят в свою свободу от интеллектуального влияния, являются обычно рабами нескольких усопших экономистов».

W. Таки да: экономические теории -- это по сути именно идеологии. Нет никаких "естественных законов экономики". Наглядно можно пояснить на примере денег: "особый вид товара" при капитализме и вообще не товар. а средство учёта, причём по многоконтурной системе, в СССР. Это принципиально разные парадигмы и системы, у них нет общности на системном уровне.

...Человечество – не пыль, оно организовано в племени и народы, нации и цивилизации. Людей связывает их земля и культура, память и будущее. Вариантов комбинации всех форм деятельности и связей элементов систем хозяйства – большое множество, поэтому хозяйство каждой общности обладает неповторимым своеобразием. С момента появления человека его этнос – творец своей самобытной системы хозяйства. А в свою очередь, хозяйство – творец своего этноса. Хозяйство, воплощая в себе все стороны культуры, становится важной частью той матрицы, на которой этнос собирается и воспроизводится.

Например, Ортега-и-Гассет писал в 1930 г. о России (СССР): «В Москве существует тонкая пленка европейских идей — марксизм, — рожденных в Европе в приложении к европейским проблемам и реальности. Под ней — народ, не только отличный от европейского в этническом смысле, но, что гораздо важнее, и другого возраста, чем наш. Это народ еще бурлящий, то есть юный» [5]. Этот испанский философ увидел очень важную особенность мировоззрения советского общества, но мы долго этого не понимали.

Таки да: экономические теории -- это по сути именно идеологии. Нет никаких "естественных законов экономики". Наглядно можно пояснить на примере денег: "особый вид товара" при капитализме и вообще не товар. а средство учёта, причём по многоконтурной системе, в СССР. Это принципиально разные парадигмы и системы, у них нет общности на системном уровне.

2. Хозяйство и этнос

Хозяйство (экономика) – один из важнейших «срезов» жизнеустройства народа. В нем сочетаются все элементы культуры – представления о природе и человеке в ней, о собственности и богатстве, о справедливости распределения благ, об организации совместной деятельности, технологические знания и умения. Вариантов комбинации всех этих элементов большое множество, поэтому хозяйство каждой этнической общности обладает неповторимым своеобразием. Этнос – творец своей самобытной системы хозяйства. Но хозяйство, воплощая в себе все стороны культуры, становится важной частью той матрицы, на которой этнос собирается и воспроизводится....

...Формационный подход, положенный в основу исторического материализма, исключал из рассмотрения этническую специфику хозяйственных укладов, он оперировал с небольшим числом «чистых» моделей. Что касается незападных стран, то эти модели Запада были настолько далеки от реальности, что Маркс даже сделал попытку выделить особую, туманно определенную формацию, которую назвал «азиатским способом производства». ...

... Когда человек ведет хозяйственную деятельность, на него воздействуют практически все силы созидания народа – от языка и религии до системы мер и весов. О. Шпенглер утверждал даже: «Всякая экономическая жизнь есть выражение душевной жизни». Но в душевной жизни и коренятся особенности разных народов, а материальный мир («вещи») есть лишь воплощение этих культурных особенностей.

Поэтому хозяйство, в котором преломляются эти силы, само является мощным механизмом выработки национального самосознания и скрепления людей этими связями. Даже волны экономической глобализации – и колониальной экспансии Запада, и стандартизирующего наступления капиталистического производства и рынка, и нынешних информационных технологий – не могут преодолеть взаимовлияния хозяйства и национальной культуры.

...все незападные страны начиная с ХVIII века испытывают процесс модернизации – освоения созданных на Западе технологий и хозяйственных институтов. Внешне нередко кажется даже, что при этом возникает западный тип хозяйства, в котором не воспроизводятся национальные черты – они как будто вытесняются в сферу внешних «этнографических проявлений». Но это ошибочное впечатление. Суть многих сторон хозяйства возникает как синтез, как продукт национального творчества. В книге «Капитализм и конфуцианство» (1987), посвященной преобразованию западных экономических институтов в соответствии с культуpными основаниями Японии, ее автор Мичио Моpишима показывает, что в японском хозяйстве «капиталистический pынок тpуда – лишь совpеменная фоpма выpажения "pынка веpности"» .

... Сравним особенности классической политэкономии Англии раннего капитализма и традиционных принципов ряда азиатских культур.

В западной цивилизации, как пишут, кровожадность «естественного» человека была усмирена правом – «война всех против всех» приняла форму конкуренции. Так, движущей силой, соединяющей людей в общество, являлся страх. Родоначальник теории гражданского общества Гоббс вводит такой постулат: «Следует признать, что происхождение многочисленных и продолжительных человеческих сообществ связано... с их взаимным страхом» [142, с. 302.]. То есть, под той положительной мотивацией, какой А. Смит считал поиск выгоды на рынке, лежит страх быть побежденным в конкуренции. При этом страх должен быть всеобщим. Кроме того, должно существовать равенство в страхе. Гоббс пишет: «Когда же частные граждане, т.е. подданные, требуют свободы, они подразумевают под этим именем не свободу, а господство» [142, с. 367]. Он еще добавил: «Хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаря взаимной помощи, они достигаются гораздо успешнее подавляя других, чем объединяясь с ними».

...востоковед А.Н. Ланьков пишет о Корее: «Конфуцианство воспринимало государство как одну большую семью. Вмешательство государства в самые разные стороны жизни общества считается в Корее благом — хотя образованные корейцы прекрасно знакомы с европейскими воззрениями на государство и гражданское общество. В докладе о южнокорейской экономике, подготовленном по заказу Всемирного банка, говорится: “Озадачивающим парадоксом является то, что корейская экономика в очень большой степени зависит от многочисленных предприятий, формально частных, но работающих под прямым и высокоцентрализованным правительственным руководством”. Другой американский экономист пишет: "Корея представляет из себя командную экономику, в которой многие из действий отдельного бизнесмена предпринимаются под влиянием государства, если не по его прямому указанию"» [143].

... становление современного капитализма сыграло исключительно важную роль в развитии народов Западной Европы – оно дало толчок и к развитию своего специфического уклада, и формированию современных наций. А эти нации в Новое и новейшее время являлись и являются для русских «значимыми иными». Но в данный период реформаторы навязывают нам образ хозяйства этих значимых иных словом и делом. При этом они замалчивают и другой важный факт: архаизацию многих национальных экономик под воздействием западного капитализма (см. [13]).

Действительно, капитализм обладает исключительно сильным «сплавляющим» эффектом этнических групп в большие общности (по этой причине Западная Европа, как говорят, стала «кладбищем народов» – они были ассимилированы большими нациями). Этот процесс в ходе формирования западных наций шел практически до нашего времени.

Но и само становление капитализма, как присущего Западу способа хозяйства, не было медленным «естественным» процессом. Это был результат череды огромных революций, в ходе которых возникло уникальное сочетание обстоятельств, позволившее распространить на Западную Европу экономический уклад, сложившийся ранее у некоторых народов Северо-Запада (голландцев и англичан, а до этого фризов). Предыстория капитализма как очень специфического этнического хозяйственного уклада, который был затем взят за модель вдохновителями великих буржуазных революций и внедрен политическими средствами.

Cпецифика того капитализма, который сложился в англо-саксонской культуре, признается и сегодня. Английский историк и социолог З. Бауман пишет: «...именно Англия, в отличие от своих европейских соседей, разоряла свое крестьянство... чтобы затем их можно было рассматривать как носителей готовой к использованию рабочей силы» [15].

Когда эти культурные предпосылки соединились с новой центральной мировоззренческой матрицей, заданной протестантской Реформацией, капитализм стал мощным фактором этногенеза, быстро сплачивающим «буржуазные нации» Запада. Внешне чисто экономическая мотивация (страсть к наживе) превратилась в обязательную приоритетную ценность. Очевидно, что эта ценность обладает национальной спецификой, она присуща далеко не всем народам. Даже Маркс признает, что прежде страсть к наживе была частью очень специфических культур: «Богатство выступает как самоцель лишь у немногих торговых народов – монополистов посреднической торговли, живших в порах древнего мира, как евреи в средневековом обществе» [16, с. 475].

Мотив наживы, присущий капиталистическому рынку, отсутствует при иных типах распределения материальных ценностей.... Работы экономических антропологов показали, что своеобразие присуще всем национальным хозяйствам, даже у тех народов, которые освоили многие принципы рыночной экономики. Придание страсти к наживе вненационального, универсального характера есть чисто идеологический прием. ...идеологи раннего капитализма (да и многие современных) ошибаются, что ценность собственности определяется инстинктом, а не воздействием культур...

Для нас в России сегодня особенно актуально разобраться в том, как действует на всю систему связей в нашем народе массированное внедрение в наше хозяйство институтов и обычаев западной рыночной экономики. В долгосрочном плане это воздействие гораздо важнее, нежели его прямой эффект на собственно хозяйственные результаты.... Ведь возможен вариант, что хозяйство на бывшей нашей территории станет эффективным, но русского народа не будет.

Протестантская Реформация и Научная революция произвели, благодаря их кооперативному эффекту, десакрализацию и дегуманизацию мира в мышлении человека Запада. Образ Космоса, в котором человек был связан невидимыми струнами с каждой частицей, разрушился. В мире, лишенном святости, стало возможным заменить многообразие, неповторимость качеств их количественной мерой, сделать несоизмеримые вещи соизмеримыми, заменить ценности их количественным суррогатом – ценой. ... Прежде человек благословлял «в поле каждую былинку и в небе каждую звезду», теперь он их оценивал. Это два различных мировоззрения.

W.: я не пересказываю, а цитирую фрагменты; смысл тут ясен, но автор косвенно гонит "за религию", что фу. Суть -- именно в отношении: целостность восприятия vs монетаризма, если в двух словах. Далее автор вообще гонит чушь про образование наций в полном соответствии с марксизмом, который сам же и критикует. Разбирать не буду -- я здесь именно что вычленяю верное в этой книге, а не разбираю её подробно.

Английский историк и философ Т. Карлейль писал (1843): «Поистине, с нашим евангелием маммоны мы пришли к странным выводам! Мы говорим об обществе и всё же проводим повсюду полнейшее разделение и обособление. Наша жизнь состоит не во взаимной поддержке, а, напротив, во взаимной вражде, выраженной в известных законах войны, именуемой “разумной конкуренцией” и т.п. Мы совершенно забыли, что чистоган не составляет единственной связи между человеком и человеком. “Мои голодающие рабочие?” – говорит богатый фабрикант. – “Разве я не нанял их на рынке, как это и полагается? Разве я не уплатил им до последней копейки договорной платы? Что же мне с ними еще делать?” Да, культ маммоны воистину печальная вера» (цит. по [20]).

Система хозяйственных связей, соединяющих в этнос людей, проникнутых «духом капитализма», настолько отличается от систем других народов, что на обыденном уровне западный «экономический человек» часто бывает уверен, что вне капитализма вообще хозяйства нет. Для такого человек за рамках западных ареалов есть какая-то странная суета, но хозяйством ее назвать никак нельзя.

... Формационный подход, принятый в историческом материализме, утвердил догму, согласно которой «промышленно более развитые страны показывают менее развитым их будущее». За образец общего для всех будущего Маркс взял при этом Англию – этническую культуру, необычную даже для всего Запада. И либералы, и марксисты в начале ХХ веке были уверены, что индустриализация стирает этнические различия, устраняет воздействие национальных хозяйственных укладов.

... Английский либеральный философ Дж. Грей формулирует, как общепризнанный факт: «Рыночные институты, не отражающие национальную культуру или не соответствующие ей, не мoгут быть ни легитимными, ни стабильными: они либо видоизменятся, либо будут отвергнутыми теми народами, которым они навязаны» [21, с. 114].

...приведем суждение О. Шпенглера. Он писал: «Вся английская машинная промышленность была создана в интересах торговли. ... Все то, о чем с гневным изумлением говорит как о продуктах “капиталистического общества” Маркс, на деле относится лишь к английскому, а не к общечеловеческому хозяйственному инстинкту... Он [Маркс] знал сущность труда только в английском понимании, как средство стать богатым, как средство, лишенное нравственной глубины, ибо только успех, только деньги, только ставшая видимой милость Бога приобретала нравственное значение... Такая этика владеет экономическими представлениями Маркса. » [14, с. 78, 118-120].

Западная экономическая теория вначале принципиально не изучала хозяйства незападных типов, однако многое можно было бы понять, внимательно читая Маркса. Он прекрасно показал в «Капитале», что происходит при вторжении рыночной экономики в натуральное хозяйство. Например, он подчеркнул, что внедрение монетаризма в любое некапиталистическое хозяйство приводило к катастрофе... Маркс пишет о том, как это происходило во Франции: «Ужасная нищета французских крестьян при Людовике XIV была вызвана не только высотою налогов, но и превращением их из натуральных в денежные налоги». Он приводит слова видных деятелей Франции того времени: «Деньги сделались всеобщим палачом»; «деньги объявляют войну всему роду человеческому»; финансы — это «перегонный куб, в котором превращают в пар чудовищное количество благ и средств существования, чтобы добыть этот роковой осадок», и т.п. Многие страны спаслись только тем, что смогли защититься от монетаризма с помощью государства (например, сохранив натуральные налоги и взаимозачеты) [23, с. 152.].

Идея трансформации советской экономики и перехода к частному предпринимательству была реализована быстро и вопреки установкам основной массы населения. Это было всем видно и отражено в большом докладе ВЦИОМ под ред. Ю. Левады «Есть мнение» (1990 г.). Вывод социологов таков: «Носителями радикально-перестроечных идей, ведущих к установлению рыночных отношений, яв­ля­ю­тся по преимуществу представители молодой технической и инженерно-экономи­ческой интеллигенции, студенчество, молодые работники аппара­та и работники науки и культуры» [1].

В исследовании ВЦИОМ выяснялось отношение разных групп населения к трем проектам реформы: привлечь иностранный капитал, поощрять частное предпринимательство, развивать кооперативы. Во всесоюзном опросе больше всего эти проекты нашли поддержку в таких группах: техническая интеллигенция, студенты и кооператоры.

Примечательно, что за «привлечение иностранного капитала» высказались 16,6% директоров предприятий и 0% руководителей предприятий второго эшелона. Мы видим, что идею привлечь иностранный капитал поддержала очень небольшая доля граждан, в некоторых крупных социальных группах никто не поддержал. Но даже в авангарде перестройки (интеллигенция, студенты и кооператоры) положительное отношение выразили только 12% [1].

Население отвергло замысла экономистов и влиятельной части номенклатуры исходя из здравого смысла, но у него не было ни убедительного языка и образа хозяйства, чтобы спорить с профессорами и академиками-экономистами. До того практически все занимались своими делами и считали, что состояние его предприятия, колхоза или учреждения приемлемо, что-то надо обновить и улучшить, но вовсе не разрушать хозяйство.

Победа небольшой группы околовластных экономистов, которая на короткое время убедила меньшинство интеллигенции, была возможна только при отсутствии знания народном хозяйстве в главных, фундаментальных его принципах. Но этот провал в этом знании не закрыт, а вероятно, углубляется. Это общая беда, даже тех, кто воспользовался нашим невежеством. Но сейчас необходимо представить целостный образ хозяйства России в его главных системах и их связях, хотя бы грубо. Без этого наши общности не смогут договориться о направлении движения.

Важный факт: и на Западе произошла глубокая деградация и экономической науки и уровень понимания населения процессов в системе современного капитализма. Как будто крах СССР освободил Запад от строгости разработки решений. Жак Аттали писал о кризисе 2008 года: «Протестантская Америка, которая делала первые шаги вместе с кальвинизмом, ставя во главу угла бережливость и труд, теперь культивирует мысль о том, что Бог ее выбрал и гарантирует победу именно ей. … 4 марта 2008 года на Уолл-стрит инвестиционный банк Bear Stearns оказался на грани банкротства, потеряв 13 400 миллиардов долларов от сделок на деривативах (13,4 триллиона долларов – больше ВВП страны!). … Сейчас мы имеем дело со сложной системой, своего рода “големом”, не имеющим цели и способным одновременно служить человечеству и всё разрушать на своем пути. Ибо ему неведомы этические нормы и чувства» [2].

3. Ограничение темы: «исправление имён»

Политэкономия – сложная и очень широкая категория. Образ народного хозяйства непрерывно уточнялся и усложнялся с использованием новых инструментов и методов науки, и рациональное ядро этого образа усиливалось идеологией и новой этикой. Понятно, что новое общество и новая картина мира Запада были на раннем этапе (ХVII–ХVIII вв.) были специфическими и уникальными явлениями. Старый Запад был преобразован, оказался необычно экспансивным и агрессивным, и крупные цивилизации и страны были вынуждены начать тяжелые и болезненные программы модернизации. Другие стали колониями, полуколониями или доминионами. Их элиты должны были пройти через новые формы образования – или на Западе, или в новых учреждениях с европейскими учебниками и преподавателями. Часть этого образованного слоя воспринимает понятия и доктрины Запада как универсальные подходы к проблемам других стран, их природы и культуры. Попытки имитировать приемы Запада чаще всего проваливаются, а иногда приводят к катастрофе или бедствию.

В ХVIII веке политэкономия стала учением конкретно именно англо-саксонской культуры. Даже внутри Запада, который уже сложился в цивилизацию, хотя пережил многовековой период внутренних войн, не все культуры этой цивилизации приняли политэкономию как единую парадигму. Например, католический Юг (особенно Испания), отвергал представления политэкономии либерализма – в испанских словарях и сейчас политэкономия называется хрематистикой. Противостояние монархистов с либералами было острым, и до сих пор патернализм сохраняется в подсознании.

Но и в северной Пруссии английская политэкономия не принималась. Немецкие экономисты не приняли предложения считать английскую политэкономию за основу единой экономической теории для различных стран, прежде всего европейских. В конце ХVIII в. начали выходить важные труды А. Мюллера и Ф. Листа, которые заложили фундамент системы, которую назвали исторической политэкономии. Различия от политэкономии А. Смита и Д. Рикардо, которые старались создать автономную от этики научную теорию, а немецкие ввели в модель исторической политэкономии проблемы взаимодействия государства, религии и этики. Такая уже политэкономия относилась к категории общественной науки. Важным аспектом структуры этой науки была национальная политэкономия. Можно сказать, что английская и немецкая политэкономии развивались в рамках двух разных парадигмах.

...Ф. Лист в книге «Национальная система политической экономии» выступил против попытки создать универсальную космополитическую экономическую концепцию. История показала, что экономика каждой страны развивается по своим законам, и абстрактная классическая модель политэкономии далека от реальности, а каждая страна должна вырабатывать свою «национальную экономию», предметом которой должно быть хозяйство определенного народа. Ф. Лист даже выступал против ряда постулатов Смита и Рикардо, а также против трудовой теории стоимости.

Маркс приложил много усилий, чтобы разгромить историческую политэкономию (как и концепцию русских народников), но немецкая школа развивалась, и, пройдя пять периодов, действовала до конца ХХ века. Маркс назвал это направление «вульгарной политической экономией».....

О. Шпенглер подчеркнул специфику культурных корней английского капитализма: «Английская хозяйственная жизнь фактически тождественна с торговлей, с торговлей постольку, поскольку она представляет культивированную форму разбоя. Согласно этому инстинкту все превращается в добычу, в товар, на котором богатеют... Прусским и, следовательно, социалистическим лозунгом могло бы быть государственное регулирование товарообмена. Этим торговля во всем народном хозяйстве получает служебную роль вместо господствующей. Становится понятен Адам Смит с его ненавистью к государству и к "коварным животным, которые именуются государственными людьми". В самом деле на истинного торговца они действуют, как полицейский на взломщика или военное судно на корабль корсаров» [14, с. 78-80] .

...В России экономисты склонялись к классической политэкономии, но единого выбора не было. Важным фактором было то, что в России прежде всех был издан перевод «Капитал» Маркса. Интеллигенция погрузилась в изучение марксизма...

...Ф. Энгельс в своем объяснении в трактате «Политическая экономия. Предмет и метод» дает свое «ясное и точное определение политической экономии»: «Кто пожелал бы подвести под одни и те же законы политическую экономию Огненной Земли и политическую экономию современной Англии, — тот, очевидно, не дал бы ничего, кроме самых банальных общих мест. Таким образом, политическая экономия по своему существу — историческая наука. Она имеет дело с историческим, т. е. постоянно изменяющимся материалом… При этом, однако, само собой разумеется, что законы, имеющие силу для определенных способов производства и форм обмена, имеют также силу для всех исторических периодов, которым общи эти способы производства и формы обмена» [62, с. 151].

Какие законы «имеют силу для всех исторических периодов»? Почему это «само собой разумеется»?... дальше оказывается, что политэкономия «еще только должна быть создана» и «ограничивается почти исключительно генезисом и развитием капиталистического способа». ...

Энгельс объясняет: «Политическая экономия.... еще только должна быть создана. То, что дает нам до сих пор экономическая наука, ограничивается почти исключительно генезисом и развитием капиталистического способа производства: она начинает с критики пережитков феодальных форм производства и обмена, доказывает необходимость их замены капиталистическими формами, развивает затем законы капиталистического способа производства и соответствующих ему форм обмена с положительной стороны, т. е. поскольку они идут на пользу общим целям общества» [62, с. 153-154].

W.: Когда богатые богатеют, а бедные беднеют -- это, оказыается, "на пользу общим целям общества".

...надо учесть суровое предупреждение Маркса о том, что на каждом этапе развития политэкономии капитализма их авторы искажали реальность хозяйства прежних этапов. Он писал: «Буржуазная политическая экономия лишь тогда подошла к пониманию феодальной, античной, восточной экономики, когда началась самокритика буржуазного общества. В той мере, в какой буржуазная политическая экономия целиком не отождествляет себя на мифологический манер с экономикой минувших времен, ее критика прежних общественных форм, особенно феодализма, с которым ей еще непосредственно приходилось бороться, походила на ту критику, с которой христианство выступало против язычества или протестантизм — против католицизма» [16, с. 39].

Это – предупреждение о том, что над политэкономией довлела идеология. Что же относительно «политической экономии как науки об условиях и формах, при которых происходит производство и обмен в различных человеческих обществах», это противоречит здравому смыслу. Даже общности одного этноса или народа имеют разные представления хозяйства и действуют согласно совершенно разных ценностей и табу. ...

...в начале ХХ века в России произошел цивилизационный разрыв крестьян с помещиками и буржуазии.

Европейски образованные помещики и политики исходили из западных представлений о частной собственности (из политэкономии), требования крестьян передела земли выглядели в их глазах преступными и отвратительными посягательствами на чужую собственность. Две части общества существовали в разных системах права и не понимали друг друга, считая право другой стороны «бесправием». На Западе издавна сложилась двойственная структура «право — бесправие», в ее рамках мыслил и культурный слой России начала ХХ века. Но рядом с этим в России была более сложная система: «официальное право — обычное право — бесправие». Обычное право для «западника» казалась или бесправием, или полной нелепицей. Конфликт двух производственных укладов и почти двух миров — крестьянства и помещичьего хозяйства – привел к революции.

К. Леви-Стросс, изучавший контакты Запада с иными культурами, писал «Тpудно пpедставить себе, как одна цивилизация могла бы воспользоваться обpазом жизни дpугой, кpоме как отказаться быть самой собою. На деле попытки такого пеpеустpойства могут повести лишь к двум pезультатам: либо дезоpганизация и кpах одной системы – или оpигинальный синтез, котоpый ведет, однако, к возникновению тpетьей системы, не сводимой к двум дpугим» [12, с. 335].

Но оpигинальный синтез не по силам эпигонам, это делают те, кто знали и понимали и Запад, и культуру собственной страны и своего народа. А те политики, предприниматели и интеллигенты-западники, которые принимали политэкономию как чистое зеркало реального хозяйства, становились банкротами. Монетаpизм – не пpосто течение в политэкономии, это философское учение, ставшее одной из культуpных опоp совpеменного общества в западноевpопейской цивилизации. Когда фоpмиpовалось это общество, осмыслению сущности денег (монеты) посвятили свои тpуды почти все кpупнейшие философы Евpопы – от Ньютона до Гоббса, Монтескье и Юма. М. Фуко в своей книге «Слова и вещи», где он пытался начеpтить тpектоpию pазвития культуpной основы западной цивилизации, pассматpивает монетаpизм и понятие денег как одну из ключевых глав этого pазвития. Евpопа пpошла дpамати¬ческий путь, пока монетаpизм смог пpевpатиться в сложный и очень pискованный инстpумент пpактической экономики! Сколько умолчаний, отpицаний и трансформаций пpетеpпело понимание смысла самого слова деньги.

Россию, с ее тысячелетней истоpией, не пригласили в этот синклит, ее представления о деньгах были иными. Разве бы сказали в России, как евpопейский философ ХVII века, что «золото и сеpебpо – самая чистая субстанция нашей кpови, костный мозг наших сил, самые необходимые инстpументы человеческой деятельности и нашего существования»? Почему Гоббс с энтузиазмом воспpинял откpытие кpовообpащения Гаpвеем? Потому что оно давало ему наглядную и «естественную» метафоpу: деньги по венозной системе налогов стекаются к сеpдцу госудаpства-Левиафана. Здесь они получают «жизненное начало» – pазpешается их выпуск в обpащение, и они по аpтеpиальному контуpу оpошают оpганизм общества. Деньги пpиобpели смысл одной из важнейших знаковых систем Запада, стали пpедставлять людей, явления, общественные институты. Поpожденные в ходе этой эволюции культуpные стеpеотипы появляются и сегодня на Западе на каждом шагу, в самой обыденной обстановке.

4. Становление политэкономии Адама Смита

4.1. Модель экономики у Адама Смита

Известно, что политэкономическая модель А. Смита является слепком с ньютоновской механиcтической картины мироздания. Этот механицизм пронизывал всю политэкономию ХIХ века.

О том, какое влияние оказала ньютоновская картина мира на представления о политическом строе, обществе и хозяйстве во время буржуазных революций, написано море литературы. Из модели мироздания Ньютона, представившей мир как находящуюся в равновесии машину со всеми ее «сдержками и противовесами», прямо выводились либеральные концепции свобод, прав, разделения властей. «Переводом» этой модели на язык государственного и хозяйственного строительства были, например, Конституция США и политэкономия.

А. Смит сделал каркасом главной модели политэкономии ньютоновскую мо­дель мира как машины. Машиной была представлена и сферу производственной и распределительной деятельности. Это было органично воспринято культурой Запада, основанием которой был механицизм. Как машину рассматривали тогда все, вплоть до человека. Ньютоновская механика была перенесена со всеми ее постулатами и допущениями, только вместо движения масс было движение товаров, денег, рабочей силы. Абстракция человека экономического была совершенно аналогична абстракции материальной точки в механике.

Экономика была представлена машиной, действующей по естественным, объективным законам (само введение понятия объективного закона было новым явлением, раньше доминировало понятие о гармонии мира). Утверждалось, что отношения в экономике просты и могут быть выражены на языке математики, и что вообще эта машина проста и легко познается. С самого начала политэкономия, исследующая и обосновывающая «естественные законы» рыночной экономики, получала мощную идеологическую поддержку от естественных наук. Сама политэкономия формировалась под сильным влиянием механицизма, взяв у него четыре ключевых принципа этой модели:

– зависимость от скрытых сил,

– выражение взаимодействий на математическом языке,

– унифицированный предмет исследования,

– установление равновесия как основная тенденция системы.

А. Смит перенес из механистической модели Ньютона принцип равновесия и стабильности, который стал основной догмой экономической теории. Это была метафизическая установка религиозного происхождения. Равновесие в экономике не было законом, открытым в политэкономии, напротив — все поиски экономических законов были основаны на вере в это равновесие.

Надо учесть, что политэкономия вышла из крайнего механицизма, и ее модели отсекают большую часть реальности не только от таких систем, как общества, народа, культуры и т.д.

Маркс писал: «Общество — каким оно выступает для политэконома — есть буржуазное общество, где каждый индивид представляет собой некоторый замкнутый комплекс потребностей и существует для другого лишь постольку, — а другой существует для него лишь постольку, — поскольку они обоюдно становятся друг для друга средством. Подобно политикам в их рассуждениях о правах человека, и политэконом сводит все к человеку, т.е. к индивиду, у которого он отнимает все определенные свойства, чтобы рассматривать его только как капиталиста или рабочего» [59, с. 140].

Очевидно, что и образ народного хозяйства, и само хозяйство при этом деформируется, поскольку даже в самой радикальной рыночной экономике существуют многие хозяйственные уклады, без которых не может и общество. Например, классическая политэкономия, которая «рассматривает людей только как капиталиста или рабочего» (Маркс) отбрасывала такую хозяйственную сферу Британии и США, как работорговля и производство хлопка силами рабов.

4.2. Политэкономия и хрематистика

Аристотель сформулировал основные понятия, на которых до сих пор базируется видение хозяйства. Одно из них экономика, что означает «ведение дома», домострой, материальное обеспечение экоса (дома) или полиса (города). Эта деятельность не обязательно сопряжена с движением денег, ценами рынка и т. д. Другой способ производства и коммерческой деятельности он назвал хрематистика (рыночная экономика). Это изначально два совершенно разных типа деятельности.

Аристотель писал в «Политике»: «Так как хрематистика расположена рядом с экономикой, люди принимают её за саму экономику; но она не экономика. Потому что хрематистика не следует природе, а направлена на эксплуатирование. На неё работает ростовщичество, которое по понятным причинам ненавидится, так как оно черпает свою прибыль из самих денег, а не из вещей, к распространению которых были введены деньги. Деньги должны были облегчить торговлю, но ростовщический процент увеличивает сами деньги. Поэтому этот вид обогащения самый извращённый». [Хрематистика образовано им от слова «хрема» — имущество, владение.]

Экономика — это производство и коммерция в целях удовлетворения потребностей (даже если речь шла о порочных потребностях). А хрематистика — это такой вид производственной и коммерческой деятельности, который нацелен на накопление богатства вне зависимости от его использования, т. е. накопление, превращенное в высшую цель деятельности. Это считалось и считается в любом традиционном обществе вещью необъяснимой и ненормальной. Хотя в древности доминировала именно экономика, существовала и некоторая аномалия, был тип людей, который действовал ради накопления. А человек с органичным восприятием мира справедливо считал, что на тот свет богатства с собою не возьмешь, зачем же его копить.

Как пишет Маркс в «Капитале», римское право безусловно запрещало обращаться с деньгами как с товаром. Там действовала юридическая догма: «Денег же никто не должен покупать, ибо, учрежденные для пользования всех, они не должны быть товаром». Катон Старший писал: «А предками нашими так принято и так в законах уложено, чтобы вора присуждать ко взысканию вдвое, а ростовщика ко взысканию вчетверо». Из этого можно понять, насколько ростовщика в Риме считали худшим гражданином, чем вора. Напротив, капитализм не может существовать без финансового капитала, без превращения денег в товар и товар в деньги. Это один из устоев политэкономии.

М. Вебер пишет о протестантской этике: «Summum bonum [высшее благо] этой этики прежде всего в наживе, во все большей наживе при полном отказе от наслаждения, даруемого деньгами... эта нажива в такой степени мыслится как самоцель, что становится чем-то трансцендентным и даже просто иррациональным по отношению к «счастью» или «пользе» отдельного человека. Теперь уже не приобретательство служит человеку средством удовлетворения его материальных потребностей, а все существование человека направлено на приобретательство, которое становится целью его жизни. Этот, с точки зрения непосредственного восприятия, бессмысленный переворот в том, что мы назвали бы «естественным» порядком вещей, в такой же степени является необходимым лейтмотивом капитализма, в какой он чужд людям, не затронутым его веянием» [8, с. 75].

Отметим очевидную вещь, которая замечательным образом была стерта в общественном сознании с помощью идеологии: рыночная экономия не является чем-то естественным и универсальным. Напротив, естественным (натуральным) всегда считалось именно нерыночное хозяйство, хозяйство ради удовлетворения потребностей — потому-то оно и обозначается понятием натуральное хозяйство.

...Рыночная экономика возникла, когда в товар превратились вещи, которые для традиционного мышления никак не могли быть товаром: деньги, земля и человек (рабочая сила). ...

tradicionalist: Неподготовленный читатель не поймет. Что значит "товаром становиться"? Ведь наемные рабочие были всегда. Но в традиционном обществе обмен трудом влечет моральные обязательства. Друг помог вещи таскать когда ты переезжал - ты тоже должен ему помочь. Вы же писали что русские крестьяне при переписях записывали батраков членами семьи, поскольку едят из одного котла, а у немцев колонистов батраки были истощены как позже в Освенциме. Подружка из Кении рассказывает что и ее родители наемного мальчишку в школе выучили и в местном аналоге техникума. В самых разрыночных штатах профессор поддерживает патерналистские отношения со своими бывшими аспирантами. Радикальным разрывом было то, что английский сектантский олигарх отказался от всяких моральных обязательств перед своими рабочими. Подлец же марксня бежал впереди сектантского паровоза - освободил от моральных обязательств не только отношения между работодателем и работником, но отмер мораль совсем и объявил товаром даже жену и детей. Об этом речь в чеканной фразе из испанской "Истории идеологии". Надо расшифровать. Привязать к реальности. Иначе пропустят мимо ушей.

Когда Рикардо и А. Смит, уже освоившие достижения научной революции и пережившие протестантскую Реформацию, заложили необходимые основы политэкономии, она с самого начала создавалась и развивалась ими как наука о хрематистике, наука именно о той эко­но­мике, которая нацелена на производство богатства. Политэкономия в принципе не изучала экономической деятельности незападных обществ.

Ну, это вы хватили. Марксня вылил на незападную экономику водопад помоев. Причем даже на свою немецкую. Мещанская, мол, мелкобуржуазная. Вся его ахинея - сплошное охаивание незападной экономики. Вынь да положь подлецу английскую сектантскую олигархию. Тут, кстати, важно, что подлец считал что человек совпадает с тем, что производит и как производит. Производство не товарное, а, значит, и человек "ограничен". Производит не на мировой рынок - значит "ограничен" и "лишен". А как подлецы на нашего крестьянина накинулись за его "натуральное хозяйство"! Ничего себе "не изучали". Изучали, но чтобы убить.

Видный современный экономист и историк экономики И. Кристол утверждает: «Экономическая теория занимается поведением людей на рынке. Не существует некапиталистической экономической теории... Для того, чтобы существовала экономическая теория, необходим рынок, точно так же, как для научной теории в физике должен существовать мир, в котором порядок создается силами действия и противодействия, а не мир, в котором физические явления разумно управляются Богом» (цит. по [24]).

Несмотря на это предупреждение, многие незападные культуры положили в основу модернизации эту политэкономию.

4.3. Антропологическая модель буржуазной политэкономии

Современное общество основано на концепции человека-атома (индивид — на латыни означает «неделимый», то есть по-гречески атом). Каждый человек является неделимой целостной частицей человечества, то есть разрываются все человеческие связи, в которые раньше он был включен. Происходит атомизация общества, его разделение на пыль свободных индивидуумов. Заметим, что в традиционном обществе смысл понятия индивид широкой публике даже неизвестен. Здесь человек в принципе не может быть атомом — он «делим». Он «разделен» в других и вбирает их в себя. Здесь человек всегда включен в солидарные структуры (патриархальной семьи, деревенской и церковной общины, трудового коллектива, пусть даже шайки воров).

"Делимый" человек также сбивает с толку. Для иллюстрации атомизации неплохо бы дать цитату Вебера, где сектант, зажав уши, двинул через поля и леса от жены и детей с воплем "Жизнь, вечная жизнь". Делимость в шайке воров - не совсем подходящая метафора. Человек всегда в контексте социальных ролей - отца, сына, мужа, жены, матери, брата, гражданина, христианина и т.п. Роли могут входить в конфликт, как у Тараса Бульбы, "разделяя" человека. Но это ""разделение не главное. Обычно роли гармонизированы. Например, закон позволяет не давать показания на близких родственников и т.п. Главное что сектант посылает все свои роли лесом из-за своих сектантских закидонов. Потому что он страшила мудрый. В смысл м... страшный.

"Общение кальвиниста с его Богом происходило в атмосфере полного духовного одиночества... Каждый, кто хочет ощутить специфическое воздействие[29] этой своеобразной атмосферы, может обратиться к книге Беньяна «Pilgrim's progress»*[30], получившей едва ли не самое широкое распространение из всех произведений пуританской литературы. В ней описывается, как некий «христианин», осознав, что он находится в «городе, осужденном на гибель», услышал голос, призывающий его немедля совершить паломничество в град небесный. Жена и дети цеплялись за него, но он мчался, зажав уши, не разбирая дороги и восклицая: «Life, eternal life!»** Едва ли самый углубленный и тонкий анализ мог бы более отчетливо передать настроение пуританина, занятого, по существу, только собой и помышляющего только о своем спасении, чем те наивные чувства, которые высказывает, находясь в тюрьме, бродячий лудильщик*** , встречающий всеобщее одобрение верующих... И только после того, как паломник почувствовал себя в безопасности, у него возникла мысль, что неплохо бы соединиться со своей семьей."

В этом превращении элементарной частицы группы (из человека общинного в свободного индивида) и состоит сущность либерализма. Индивид (атом) в мировоззренческом плане есть сущность механистическая, в хозяйственной сфере он – аналог «материальной точки» в механике.

А. Смит так и определил главную роль государства в гражданском обществе — охрана частной собственности: «Приобретение крупной и обширной собственности возможно лишь при установлении гражданского правительства. В той мере, в какой оно устанавливается для защиты собственности, оно становится, в действительности, защитой богатых против бедных, защитой тех, кто владеет собственностью, против тех, кто никакой собственности не имеет».

Именно капитализм (с его необходимыми компонентами — гражданским обществом, фабричным производством и рыночной экономикой) поро­дил тот тип государства, который английский ученый и философ XVII века Томас Гоббс охарактеризовал как Левиафана. Только такой наделенный мощью, бесстрастием и авторитетом страж мог ввести в законные рамки конкуренцию — эту войну всех против всех, bellum omnium сontra omnes. Гоббс развил важный и поныне для буржуазного общества миф о человеке как эгоистическом и одиноком атоме, ведущем свою войну.

У Гоббса «pавными являются те, кто в состоянии нанести дpуг дpугу одинаковый ущеpб во взаимной боpьбе». Отказ от солидаpности и взаимопомощи как основы совместной жизни у него является вполне осознанным: «хотя блага этой жизни могут быть увеличен благодаpя взаимной помощи, они достигаются гоpаздо успешнее подавляя дpугих, чем объединяясь с ними». Это – специфика культуры.

Добавлю от себя, что происхождение людей от богов -- это языческое мировоззрение, атомарность же могла появиться именно в монотеистической культуре, где всё зависит от него, и люди ничтожны в сравнении. Ну и понятно, что кто не монотеисты -- те дикари и всё такое.

4.4. Основа политэкономии: свободный рабочий и его частная собственность

На Западе понятие человека-атома дало и новое представление о частной собственности как естественном праве. Основатель «идеологии» Дестют Де Траси писал: «Природа наделила человека неизбежной и неотчуждаемой собственностью, собственностью на свою индивидуальность… “Я” – исключительный собственник тела, им одушевляемого, органов, приводимых им в движение, всех их способностей, всех сил и действий, производимых ими..; и никакое другое лицо не может пользоваться этими же самыми орудиями» (цит. в [26, с. 216]).

Именно исходное ощущение неделимости индивида, его пpевpащение в особый, автономный миp поpодило глубинное чувство собственности, пpиложенное – сначала к собственному телу. Пpоизошло отчуждение тела от личности и его превpащение в собственность. До этого понятие «Я» включало в себя и дух, и тело как неразрывное целое. Теперь стали говорить «мое тело» – это словосочетание появилось в языке недавно, лишь с возникновением рыночной экономики.

В хозяйстве превращение тела в собственность дало возможность свобод­ного контракта на рынке труда (превращения рабочей силы в товар). Поскольку индивид – собственник своего тела (а раньше его тело принадлежало частично семье, общине, народу), постольку теперь он может уступать его по контракту другому как рабочую силу. Так возник человек экономический, homo economicus, котоpый создал pыночную экономику.

Важнейшими основаниями естественного пpава в pыночной экономике – в пpотивоположность всем «отставшим» обществам – являются эгоизм людей-«атомов» и их pационализм. Хотя множество исследований, да и обыденный опыт, показывают, что люди стали людьми именно благодаpя тому, что пpеодолевали эгоизм и пpоявляли альтpуизм, далеко выходящий за pамки кpаткосpочных pациональных pасчетов. ....

W.: Тут стандартная кривоватая терминология. Есть разумный эгоизм, который включает сотрудничество и поддерживание социальных связей, а есть эгоцентризм, который тут и назван эгоизмом.

Пpидание pационализму статуса важнейшего отличительного качества человека западной цивилизации сыгpало огpомную pоль в pазpушении тpадиции – того, что скpепляло общества, основанные на солидаpности (и не только с совpеменниками, но и с ушедшими и с будущими поколениями).

Из понятия человека-атома вытекало новое представление о частной собственности как естественном праве. Именно исходное ощущение неделимости индивида, его превращения в обособленный, автономный мир породило глубинное чувство собственности, приложенное прежде всего к собственному телу.

Американский антpополог Сахлинс пишет о необычной свободе «пpодавать себя»: «....Собственнический индивидуализм включает в себя стpанную идею (в ходе освобождения от феодальных отношений), что люди имеют в собственности свое тело, котоpое они имеют пpаво и вынуждены использовать, пpодавая его тем, кто контpолиpует капитал... В этой ситуации каждый человек выступает по отношению к дpугому человеку как собственник. Фактически, все общество фоpмиpуется чеpез акты обмена, посpедством котоpых каждый ищет максимально возможную выгоду за счет пpиобpетения собственности дpугого за наименьшую цену» [25, с. 128-129].

Здесь надо отметить важную особенность классической политэкономии, которая дезориентирует многих. Кредо английских экономистов было свободный работник и свободный рынок. Поэтому это философское и политическое движение буржуазии называлось либерализм (от лат. liberalis — «свободный»). Это название возникло в 1720-х годах в ходе требований частных предпринимателей работорговли освободить их от контроля. Успех работорговли был доказательством того, что государственное регулирование надо отменять. Так появился термин «laissez faire, laissez passer», т.е., «позвольте делать, позвольте идти своим ходом».... Позже экономисты стали добиваться принципа laissez-faire и для других рынков. К идеям Морелле много обращался Адам Смит в «Исследовании о природе и причинах богатства народов», и благодаря ему понятие laissez-faire стало общеизвестным. Позже, в приличном буржуазном обществе стало не принято вспоминать, что именно работорговля стала первым примером свободного рынка....

Дж. Локк разработал концепцию гражданского общества. Суть ее в том, что люди западной цивилизации делятся на две категории – на собственников (пропьетариев) и пролетариев (тех, кто не имеет ничего, кроме своего потомства – prole). В этой модели пролетарии живут в состоянии, близком к пpиpодному, а собственники объединяются в гpажданское общество – Республику собственников. По словам Локка, «главная и основная цель, ради которой люди объединяются в республики и подчиняются правительствам – сохранение их собственности».

Вне Запада жили дикари. Они находились в природном состоянии. Они – Иное для Запада. Локк, чье имя было на знамени буржуазных революционеров в течение двух веков, вложил все свои сбережения в акции английской компании, имевшей монополию на работорговлю. В этом не было моральной проблемы – негры касательства к гражданским правам не имели, они были «дикарями».

Гражданское общество уравновешено войной с неимущими. Читаем в фундаментальной многотомной «Истории идеологии», по которой учатся в западных университетах: «Гражданские войны и революции присущи либерализму так же, как наемный труд и зарплата – собственности и капиталу. Демократическое государство – исчерпывающая формула для народа собственников, постоянно охваченного страхом перед экспроприацией. Начиная с революции 1848 г. устанавливается правительство страха: те, кто не имеет ничего, кроме себя самих, как говорил Локк, не имеют представительства в демократии. Поэтому гражданская война является условием существования либеральной демократии. Через войну утверждается власть государства так же, как «народ» утверждается через революцию, а политическое право – собственностью. Поэтому такая демократия означает, что существует угрожающая “народу” масса рабочих, которым нечего терять, но которые могут завоевать все. Таким образом, эта демократия есть ничто иное как холодная гражданская война, ведущаяся государством» [27, с. 523].

[Таким образом, народом в гражданском обществе были собственники. Некоторые западные наблюдатели (де Кюстин) и о России середины XIX века писали: «Здесь следовало бы все разрушить для того, чтобы создать народ».]

Локк доработал и развил теорию собственности (теорию трудовой стоимости), которая легитимировала приватизацию общинных земель и колониальные захваты земли местного населения.

Создать стройную теорию собственности, дающей «естественное» право на сгон индейцев, поручили философу Локку. Он взял за основу трудовую теорию собственности, разработанную У. Петти в Ирландии, и дополнил ее таким новшеством: труд, вложенный в землю, определяется ценой участка на рынке. Земля у индейцев не продавалась, а давалась бесплатно, дарилась или обменивалась на ценности, «в тысячу раз меньшие, чем в Англии». Это значит, что индейцы в нее не вкладывали труда и не улучшали ее. Значит, англичане хозяйничают лучше, ибо они «улучшают» землю. Так возникло новое право собственности: земля принадлежит не тому, кто ее обрабатывает, а тому, кто ее изменяет (трудится и увеличивает ее стоимость) [28, с. 118-121].

Таким образом, в политэкономии труд оценивается не натуральными индикаторами, а величиной суммы денег, которую на рынке дают за этот труд.

W.: Очень важное дополнение: не только за труд, но и спекуляцию и т.п.

Влияние расизма и рабовладельчества на формирование европейских народов Нового времени – большая тема. Дело в том, что это представление о людях – не следствие невежества какой-то маргинальной социальной группы, а элемент центральной мировоззренческой основе Запада. Ведь даже Иммануил Кант писал, что «у африканских негров по природе отсутствуют чувства, за исключением самых незначительных»...

Становление капитализма на Западе не было медленным «естественным» процессом. Это был результат череды огромных революций, в ходе которых возникло уникальное сочетание обстоятельств, позволившее распространить на Западную Европу экономический уклад.

4.5. Политэкономия Адама Смита и бедность

Для жизнеустройства и народного хозяйства важным качеством является тип бедности. Конкретная политэкономия, которая задает обществу нормы и этику, а значит и доминирующие институты и социальную систему.

...Имеется в виду тот порог в уровне доступа к благам, ниже которого бедные и зажиточная части образуют по потреблению благ и типу жизни два разных мира (в Англии периода раннего капитализма говорили о двух разных расах – «расе бедных» и «расе богатых»).

....община помогала своим членам не впасть в бедность, и в то же время не позволяла человеку опуститься. Во-вторых, уравнительный уклад общины не порождал в человеке разрушительного самосознания бедняка. ...

Непритязательная жизнь в сельской общине и бедность в трущобах большого города – разные образы жизни. В городе зрелище образа жизни богатой части как целого социального класса порождало неутоленные потребности и ощущение своей отверженности. Возникновение такой бедности – процесс во многом духовный.... бедность приобретает новое качество, смысл которого выражается западным термином.... Бедность (poverty – англ.) в городской трущобе на Западе для многих быстро превращается в ничтожество (misery – англ.).

... Ничтожество – это постоянное и тупое желание выбраться из ямы, и в то же время неспособность напрячься, это деградация твоей культуры, воли и морали. Вырваться из этого состояния ничтожества можно только совершив скачок «вниз» – в антиобщество трущобы, в иной порядок и иной закон, чаще всего в преступный мир. ...

W.: Неверно. Тут "неспособность напрячься" как-то проскочило из капитализма. Суть как раз в том, что как ни напрягайся -- пользы это не даёт, а примеры "американской мечты" не учитывают, кому просто повезло, и сколько тысяч сделало себе ещё хуже, потеряв последнее.

Бедность – социальный продукт именно классового общества с развитыми отношениями собственности и рынка. Таким было общество рабовладельческое, а потом капиталистическое. В сословном обществе люди включены в разного рода общины, и бедность здесь носит совсем иной характер, она обычно предстает в качестве общего бедствия, с которым и бороться надо сообща. Ведущие мыслители-экономисты либерального направления (А. Смит, Т. Мальтус, Д. Рикардо) считали, что бедность – неизбежное следствие превращения традиционного общества в буржуазное. Действительно, протестантская Реформация породила новое, неизвестное в традиционном обществе отношение к бедности как признаку отверженности («бедные неугодны Богу»...

W.: Тут дело не в классах: значительное неравенство было задолго до развитого рынка и проч., суть именно в общественной этике. Упрощённо: если не было работы, то раба всё равно владелец кормил. А при капитализме увольняет и становится как бы не при чём, что тот умирает с голода.

Мальтус, который был заведующим пеpвой в миpе кафедpы политэкономии и одним из наиболее читаемых авторов в викторианской Англии, представил человеческое общество как арену борьбы за существование, в которой слабые должны погибнуть. Он писал, что его задачей было убедить «каждого человека из менее пpивилегиpованных классов общества пеpеносить с максимальным теpпением тяготы, котоpые ему досталось нести в жизни, меньше pаздpажаться и меньше быть недовольным пpавительством и пpивилегиpованными классами общества из-за своей бедности,.. больше любить миp и поpядок, не склоняться к насильственным действиям в голодные вpемена и никогда не попадать под влияние подстpекающих публикаций» [48].

...Отцы политэкономии говорили о «расе рабочих», и считали, что первая задача рынка – через зарплату регулировать численность этой расы. Все теории рынка были предельно жестоки: рынок должен был убивать лишних, как бездушный механизм. Это ясно сказал Мальтус: «Человек, пришедший в занятый уже мир, если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на земле. Природа повелевает ему удалиться, и не замедлит сама привести в исполнение свой приговор».

Таким образом, право на жизнь дает только платежеспособность. Оно не входит в число естественных прав, что бы ни говорили «мягкие» либералы.

Г. Спенсер писал: «Бедность бездарных, несчастья, обрушивающиеся на неблагоразумных, голод, изнуряющий бездельников, и то, что сильные оттесняют слабых, оставляя многих “на мели и в нищете” – все это воля мудрого и всеблагого провидения».

...А. Смит.... исходил из того, что бедность – закономерное явление и она должна расти по мере того, как растет общественное производство. Кроме того, бедность – проблема не социальная, а личная. ...

... Установление рыночной экономики впервые в истории породило государство, которое сознательно сделало голод средством политического господства. К. Поляньи в своей книге «Великая трансформация» об истории возникновения рыночной экономики отмечает, что когда в Англии в ХVIII в. готовились новые Законы о бедных, философ и политик лорд Таунсенд писал: «Голод приручит самого свирепого зверя, обучит самых порочных людей хорошим манерам и послушанию. Вообще, только голод может уязвить бедных так, чтобы заставить их работать. ....голод – это не только средство мирного, неслышного и непрерывного давления, но также и самый естественный побудитель к труду и старательности. Раба следует заставлять работать силой, но свободного человека надо предоставлять его собственному решению» (см. [50]).

Таким образом, бедность в буржуазном обществе вызвана не недостатком материальных благ, она – целенаправленно и рационально созданный социальный механизм....

Взамен человечности в отношениях начинает доминировать право (точнее сказать, право, основанное на законе). Право гражданского общества основано на концепции естественного человека, представленного как эгоистичного свободного индивида, от природы склонного к экспроприации и подавлению более слабых. Гегель утверждал: «Естественное право есть... наличное бытие силы и придание решающего значения насилию».

В западных учебниках, а теперь и в российских, утверждается, что буржуазное общество Запада возникло на обломках традиционного общества средневековой Европы под знаменем свободы. В реальности строительство капитализма с самого начала опиралось на насилие и на манипуляцию сознания. Делиться доходами с рабочими предприниматели и государство только к концу ХIХ века. До этого действовали жестокие законы и суровая почти религиозная идеология политэкономии. ....

Вебер об этом писал: «Так возникает специфически буржуазный профессиональный этос. ... неравное распределение земных благ, так же как и предназначение к спасению лишь немногих, — дело божественного провидения, преследующего тем самым свои тайные, нам не известные цели. Уже Кальвину принадлежит часто цитируемое впоследствии изречение, что "народ" (то есть рабочие и ремесленники) послушен воле Божьей лишь до той поры, пока он беден» [8, с. 202-203].

Как же английская либеральная демокpатия защищала собственников? В 1700 г. по английским законам 50 видов пpеступлений каpались смеpтью, в 1750 – втpое больше, а в 1800 – 220. Подавляющее большинство – pазные виды покушения на соб­ственность. Человека казнили за кpажу из лавки в pазмеpе 5 фунтов стеpлингов и больше. В Ньюпоpте в 1814 г. за кpажу повесили мальчика 14 лет. Пpи этом законы были сфоpмулиpованы так pасплывчато, что на пpактике область пpименения смеpтной казни pасшиpялась минимум в тpи-четыpе pаза. ....

Даже и в разных культурных условиях самого Запада, где возникло представление о классах, основания для соединения людей в классы виделись по-разному. О. Шпенглер пишет о восприятии этого понятия в Германии: «Английский народ воспитался на различии между богатыми и бедными, прусский – на различии между повелением и послушанием. Значение классовых различий в обеих странах поэтому совершенно разное. Основанием для объединения людей низших классов в обществе независимых частных лиц (каким является Англия), служит общее чувство необеспеченности. В пределах же государственного общения (т.е. в Пруссии) – чувство своей бесправности» [14, с. 71].

Западные основатели политэкономии, разумеется, не отрицали нравственной стороны в действиях предпринимателей, они строили теоретическую модель экономики, выводя эту стороны реальности за рамки модели. Они предупреждали, что их политэкономия неприложима к той стороны реальности, в которой отношения между людьми выходят за рамки купли-продажи. Для нас необходимо помнить предупреждение в «Капитале» Маркса: «В том строе общества, который мы сейчас изучаем, отношения людей в общественном процессе производства чисто атомистические» [23, с. 102-103].

W.: Т.е. сам Маркс писал о том, что его теория не просто не универсальна, но и заточена под определённое общество. А марксисты марксизм пропихивают как универсальное и научное воззрение!

4.6. Природа и политэкономия

... В политэкономии представление о бесконечности мира преломилось в постулат о неисчерпаемости природных ресурсов. Уже поэтому природные ресурсы были исключены из рассмотрения классической политэкономией как некая «бесплатная» мировая константа, экономически нейтральный фон хозяйственной деятельности.

Предметом экономики же стало распределение ограниченных ресурсов. Рикардо утверждал, что «ничего не платится за включение природных агентов, поскольку они неисчерпаемы и доступны всем». Это же повторяет Сэй: «Природные богатства неисчерпаемы, поскольку в противном случае мы бы не получали их даром. Поскольку они не могут быть ни увеличены, ни исчерпаны, они не представляют собой объекта экономической науки» (цит. по [33, c. 133]).

Неисчерпаемость природных ресурсов – важнейшее условие для возникновения иррациональной идеи прогресса и производных от нее идеологических конструкций либерализма (например, «общества потребления»). Это — идеологическое прикрытие той «противоестественной» особенности хрематистики, которую отметил еще Аристотель: «Все, занимающиеся денежными оборотами, стремятся увеличить свои капиталы до бесконечности». А в антропологической модели Гоббса утрата желания увеличивать богатства равносильна смерти человека.

От представления о Матери-Земле, рождающей («производящей») минералы, в политэкономию пришло также противоречащее здравому смыслу понятие о «производстве» материалов для промышленности. Это сформулировал уже философ современного общества Гоббс в «Левиафане»: минералы «Бог предоставил свободно, расположив их на поверхности лица Земли; поэтому для их получения необходимы лишь работа и трудолюбие [industria]. Иными словами, изобилие зависит только от работы и трудолюбия людей (с милостью Божьей)».

...В фундаментальной модели политэкономии роль природы была просто исключена из рассмотрения как пренебрежимая величина. О металлах, угле, нефти стали говорить, что они «производятся» а не «извлекаются».

4.7. Отношения к человеку

Первая функция рынка заключалась в том, чтобы через зарплату регулировать численность расы бедных. Для легитимации такого отношения философы искали обоснование социальному неравенству, покольку либерализм установил, что индивидуальное равенство дается неотчуждаемым правом частной собственности на тело человека. Так возник социал-дарвинизм – учение, переносящее принцип борьбы за существование из животного мира в об­щество людей. Это придает неравенству видимость «естественного» закона. О политэкономии конкретно Англии говорили: «социал-дарвинизм возник раньше дарвинизма».

4.8. Капитализм и личные духовные ценности

...Вебер пишет о мировоззрении, которое легло в основание буржуазного общества: «Нажива в такой степени мыслится как самоцель, что становится чем-то трансцендентным и даже просто иррациональным по отношению к счастью или пользе отдельного человека. Теперь уже не приобретательство служит человеку средством удовлетворения его материальных потребностей, а все существование человека направлено на приобретательство, которое становится целью его жизни» [8, с. 75].
[Тяга к накоплению собственности была в России предосудительной, в этом Вебер видел главное препятствие развитию капитализма. ...[(см. [35])].]

...Если спросить этих людей о смысле их безудержной погони за наживой... они просто сказали бы... что само дело с его неустанными требованиями стало для них необходимым условием существования. ...мотивировка, выявляющая к тому же всю иррациональность подобного образа жизни с точки зрения личного счастья, образа жизни, при котором человек существует для дела, а не дело для человека...» [ 8, с. 73, 89, 90].

Состояние шкалы духовных ценностей в буржуазном обществе изучали, прежде всего, на материале раннего капитализма, когда его основы были еще обнажены. Еще Аристотель писал: «В искусстве наживать состояние, поскольку оно сказывается в торговой деятельности, никогда не бывает предела в достижении цели, так как целью-то здесь оказывается беспредельное богатство и обладание деньгами... Все, занимающиеся денежными оборотами, стремятся увеличить свои капиталы до бесконечности».

...в главном все это растолковал уже Адам Смит, который предупреждал об опасности трагического обеднения всей общественной жизни под воздействием рынка. Дж. Грей цитирует такое резюме этих рассуждений Адама Смита: «Таковы недостатки духа коммерции. Умы людей сужаются и становятся более неспособными к возвышенным мыслям, образование записывается в разряд чего-то презренного или как минимум незначительного, а героический дух почти полностью сходит на нет...» [21, с. 194].

Это состояние в ХХ веке не только укоренилось, но и обострилось. Психолог Э. Фромм писал: «Для рыночного мышления все превращается в предмет коммерции – не только вещи, но и сама личность, ее физическая энергия, ее навыки, знания, мнения, чувства и даже ее улыбки. Этот характерологический тип представляет собой исторически новое явление....» [55].

....Лютер и Кальвин произвели революцию в идее государства и власти. ... Здесь уже не монарх есть представитель Бога, а класс богатых. .... Читаем у Лютера: «Наш Господь Бог очень высок, поэтому он нуждается в этих палачах и слугах – богатых и высокого происхождения, поэтому он желает, чтобы они имели богатства и почестей в изобилии и всем внушали страх. Его божественной воле угодно, чтобы мы называли этих служащих ему палачей милостивыми государями».

...Государство перестало быть «отцом», а народ перестал быть «семьей». Общество стало ареной классовой войны.

4.9. Образ предпринимателя у авторов политэкономии

...уже А. Смит предупреждал, что эгоизм homo economicus часто толкает его к иррациональным решениям. Он осуждал их поведение как «грубое пренебрежение и несправедливость» и что они поступают как «рациональные дураки» [46].

...Один из отцов-основателей США Дж. Мэдисон писал в 1792 г., что «все [тогда – кроме женщин и негров] должны иметь равные возможности становиться в конечном итоге более неравными и быть ограждены от поползновений со стороны исповедующих эгалитарные взгляды» (цит.: [54, с. 220]).

Но все же капиталисты-эгоисты не разгромили Запад потому, что западные обществоведы, государство и общество поставили бизнес в рамки жестких ограничений.

W.: Проще говоря: капитализм нуждается в сдерживании со стороны государства, которое вносит хоть какую-то лепту справедливости и хоть как-то ограничивает патологическую жадность бизнесменов.

5. Политэкономия и империализм

Экспансия европейского капитализма сразу приобрела характер империализма. Маркс писал: «Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих — такова была утренняя заря капиталистической эры производства. Эти идиллические процессы суть главные моменты первоначального накопления» [23, с. 760].

W..: Просто для профиклактики: здесь термин "империализм" используется в марксистском смысле. Своеобразно: критиковать марксизм и при этом продвигать его же вредные штампы. Империи бывают разные.

...Локк разработал презумпцию естественного права цивилизованного государства («гражданского общества») вести войну с варварской страной (против тех, кто «не обладает разумом»), захватывать ее территорию, экспроприировать достояние (в уплату за военные расходы) и обращать в рабство ее жителей. Так были легитимированы рабовладение и работорговля в ХVI-ХIХ веках.

...Де Токвиль в своей книге «Демократия в Америке» объясняет, как англосаксы исключили индейцев и негров из общества не потому, что усомнились в идее всеобщих прав человека, а потому, что данная идея неприменима к этим «неспособным к рационализму созданиям». Де Токвиль пишет, что речь шла о массовом уничтожении людей с полнейшим и искренним уважением к законам гуманизма.

[Великий французский просветитель Монтескье, вкладывая свои деньги в прибыльную работорговлю, убедительно обосновывал рабство: «Сахар был бы слишком дорог, если бы не использовался труд рабов. Эти рабы – черные с головы до ног, и у них такой приплюснутый нос, что почти невозможно испытывать к ним жалость. Немыслимо, чтобы Бог, существо исключительно умное, вложил бы душу, тем более добрую душу, в совершенно черное тело».]

...Кредо либерализма – свобода индивида, человек работает и создает стоимость, продавая на свободном рынке свою рабочую силу. Капиталист и пролетарий свободно заключают совместное соглашение. Возникает противоречие: основная масса работников – рабы, они не торгуют на свободном рынке. Философы, включая Локка, создали конструкцию из категорий расизма – «такой жесткой, которой никогда не было раньше». Она совмещала псевдонаучные понятия и патриархальную идеологию, которая представляла африканских рабов «вечными детьми» [28, с. 129-130]. Так было снято противоречие: африканцы – не разумные люди, а вечные дети. Так расизм был укоренен.

Иные отношения сложились у католиков с аборигенами: испанские конкистадоры не были гуманистами и либералами, они воевали с индейцами и убивали их, но как людей. Потому, что прокуроры Инквизиции в Америке установили как декрет: «Каждый человек есть образ Божий по самой своей природе. Этого нельзя отрицать в отношении индейцев — ни потому, что они не знают истинной религии, ни потому, что совершают аморальные поступки, ни даже потому, что они неразумны». Раз так, испанцы переженились с индианками, и возникли новые нации – креолов. А в деревнях продолжали крестьяне-индейцы жить своими общинами и говорить на своем языке.

...Ф. Бродель писал: «Капитализм является порождением неравенства в мире; для развития ему необходимо содействие международной экономики... Капитализм вовсе не мог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда» [37]. Ф. Бродель сделал этот вывод после подсчета притока ресурсов из колоний в Англию слово «развиваться» равноценно понятию «существовать». ...если учесть доход от всех обширных колоний Англии, то выйдет, что за их счет делались и практически все инвестиции, и поддерживался уровень жизни англичан, включая образование, культуру, науку, спорт и т.д. К. Леви-Стросс высказался так: «Запад построил себя из материала колоний».

Наше образование умалчивало, что еще в ХVIII веке Китай был первой экономической державой и в 1750 г. производил 32,8% мировой промышленной продукции, а к концу ХIХ века оказался высосанным, как лимон. Англия посредством военной силы заставила Китай раскрыть его хозяйство. Точно так же стоит подумать, почему Индия «в конце ХVIII века производила столько же стали, сколько вся Европа, и британские инженеры в 1820 г. изучали более передовые методы индийских сталелитейных заводов» [39], а уже к середине ХIХ века тяжелая промышленность Индии была ликвидирована?

...Англичане, установив­шие жесткую власть над Индией, считали индусов и русских «упадочными», слабыми народами. Такого же представления англичане придерживались и в отношении кельтской нации. Таким образом, и русских и кельтов следовало исключить из Европейской федерации, о чем говорил Роберт Нокс, утверждая, что «кельтская и русская нации... презирающие... труд и порядок... стоят на низшей ступени человечества».

....развитие «туземного» капитализма пресекалось Западом уже на первой стадии колониальных захватов.... и в 1916 г. констатация этого факта была делом очень важным – ведь либеральная интеллигенция всего мира не признает его до сих пор. Нам всем следовало бы прочитать небольшую книжку В.И. Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма» (на материалах английских экономистов) [41]. Она объяснила населению России, что такое периферийный капитализм, в который втягивала Февральская революция.

....уже в начале ХХ века всякая возможность индустриализации и модернизации на путях капитализма для тех стран, которые не попали в состав метрополии, была утрачена. Их уделом стала слаборазвитость.

Итак, развитие хозяйства капиталистического Запада стало возможным «посpедством пpямого или косвенного pазpушения» хозяйства Третьего Мира (в пеpиод между XVI и XIX вв.). Но это не было включено в политэкономию ни А. Смита, ни К. Маркса. Если из модели исключен принципиальный фактор, эту модель нельзя считать научной и, тем более, считать теорией. Это внутренний идеологический документ, который фальсифицирует реальность рынка и картину мира населения и Запада, и разрушенных стран, и образованных слоев незападных стран, принявших европейское образование. Как же можно было в России, а потом в СССР, учить студентов исходя из этой политэкономии как научной теории? А ведь и сейчас российских студентов обучают с такими же учебниками.

Нельзя забывать, что кроме «пpямого или косвенного pазpушения» хозяйства Третьего Мира из-за изъятия природных ресурсов и рабочей силы для Запада еще более важным приобретением была территория. ... Этот фактор также игнорировала политэкономия. Более того, авторы марксистской политэкономии считали справедливым и прогрессивным экспроприация земель. Например, Энгельс даже мысли не допускает, что кто-то может бросить упрек США за захватническую войну против Мексики с отторжением ее самых богатых территорий: «И бросит ли Бакунин американцам упрек в завоевательной войне, которая, хотя и наносит сильный удар его теории, опирающейся на "справедливость и человечность", велась, тем не менее, исключительно в интересах цивилизации? И что за беда, если богатая Калифорния вырвана из рук ленивых мексиканцев, которые ничего не сумели с ней сделать? ...» [66].

...В ХIХ веке империализм развил политэкономию А. Смита: изъятия ресурсы из стран периферийного капитализма позволили предпринимателям и государствам делиться доходами с рабочими. Это уже не просто свободный рынок рабочей силы, а с дележом добычи от колоний и полуколоний. .... «Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами» (С. Родс). Эту проблему Запад успешно решил – его «низшие классы» оказались подкупленными в достаточной мере, чтобы оставаться спокойными...

...Энгельс... 12 сентября 1882 г. ... пишет Каутскому, что «рабочие преспокойно пользуются вместе с ними [буржуазией] колониальной монополией Англии и ее монополией на всемирном рынке».

Прим.W.: Тут тоже "империализм" в марксистском смысле. Кроме того, подразумевается, что-де рабочий класс на Западе обманули и слегка подкупили. "Забыто" про этнический менталитет: "цивилизованные европейцы", в отличие от русских, никогда не чурались рабства и проч., и эксплуатация "третьего мира" -- это норма для них.

....В Алжире, например, французским колонистам была просто передана половина (!) издавна культивируемых земель. Напротив, когда в США при избытке земли возникла острая нехватка рабочей силы, в Африке были захвачены и обращены в рабство миллионы самых сильных и здоровых молодых мужчин. ... Эта сторона капиталистической экономики была исключена из политэкономии. Но значение этой стороны так велико, что без нее политэкономия как теория неадекватна реальности, она превращается в идеологию.

Русский ученый М.М. Ковалевский опубликовал книгу «Общинное землевладение. Причины, ход и последствия его разложения» (Москва,1879 г.). [М.М. Ковалевский (1851-1916) – русский социолог, историк, этнограф и юрист, политический деятель либерально-буржуазного направления.]

Маркс внимательно изучил эту книгу и даже сделал ее конспект, очень полезный выборками и комментариями. ... В этой книге дана история общинного землевладения, начиная от первобытного строя, у разных племен и народов.... интересна сделанная Марксом выписка из книги, посвященная политике колониального режима Франции в отношении общинной собственности на землю в Алжире. Эта выписка показывает, что даже для колониальной администрации в Алжире было очевидным, что общинная собственность на землю предопределяла коммунистические установки крестьян. Соответственно, экспроприация общинные земли и приватизация их французскими колонистами никак не отвечает политэкономии. Свободный рынок по соглашению несовместим с грабежом.

...Большинство французских скупщиков земли вовсе не намерено было заниматься земледелием; они спекулировали лишь на перепродаже земли; покупка по смехотворным ценам, перепродажа по относительно высокой цене – казались выгодным помещением их капиталов [42]. Таким образом, интерес скупщиков земли, спекулянтов и колонизаторов, изымающих «земельную собственность из рук туземцев», идет рука об руку с прославлением частной собственности и ненавистью к «грубому крестьянскому коммунизму».

Итак, империализм предоставил западному капитализму огромные массивы плодородной земли, с которой были согнаны или уничтожены общины крестьян на всех континентов.

W.: Далее идёт логическая ошибка. Пишется, что негры в США были эффективнее именно из-за организации труда -- мол, "плантаторы не вмешивались в организацию их быта и труда; управляющими почти всегда были сами рабы", а когда "Во время уборки хлопка рабов не хватало, и обычно на сезон нанимали белых рабочих. У них в среднем выработка была вдвое ниже, чем у рабов". И какой-то там американец даже получил нобелевку, написав книгу о том, что "белые протестанты были неспособны освоить сложную организацию коллективного труда, которая была у негров".

Вообще-то не надо забывать, что негры физически приспособлены к труду на плантациях гораздо лучше. Более того, тезис "Рабы, в критических условиях и в чуждой культурной среде создали самобытную технологию, опираясь на опыт, навыков и нормы своей культуры" лукав: не создали на месте, а привезли с собой. Да, такая культура возделки лучше подходит и проверена веками. Что тут удивительного? Сложного, кстати, ничего в ней нет.

....Многие экономисты продолжают исходить из догмы абстракции формационного подхода, согласно которой рабы и крепостные крестьяне соединяются со свободными людьми как неорганическое условие производства. Как писал Маркс, разрыв такой связи происходит только в форме отношения наемного труда и капитала. В реальности в течение многих тысяч лет и рабы, и крепостные существовали в поле культуры и в отношениях с этносом и другими группами, кроме производства. Достаточно вспомнить и религии, и личные отношения людей.

... Можно сказать, что версии политэкономии ХVIII–ХIХ вв., которые игнорируют аборигенов, рабов и крепостных крестьян как «условия производства в один ряд с прочими существами природы» – тупиковое направление экономической науки.

6. Политэкономия Маркса

6.1. Начала политэкономии Маркса

...с середины ХIХ века русские (шире – российские) интеллигенты, участники в политической борьбе, мыслители и экономисты, стали внимательно за трудами и деятельностью Маркса и его соратников. Многие деятели оппозиции России в эмиграции познакомились с Марксом и Энгельсом, другие вели переписку с ними, некоторые стали друзьями и помощниками.... Вокруг Маркса и Энгельса складывались группы и будущие партии. ....

...Первые меньшевики, эсеры и либералы мировоззренчески выросли в этой атмосфере, где выросла политэкономия А. Смита и Маркса, а также исторический материализм с марксистской теорией революции и формационным подходом. Эти когорта была ядром Февральской революции, а вокруг него общались ведущие ученые-обществоведы.

... Следующее поколение российских марксистов («10 знаменитых большевиков») были примерно на 30 лет моложе первой группы. Самым «старым» из них был Ленин (на 20 лет моложе меньшевиков). Как раз в науке происходили сдвиги, сменялись парадигмы. Большевики видели мир по-иному, многое в политэкономии Маркса устарело. Об этом не говорили и, кажется, об этом не думали, а в действительности большевики «пошли путем другим». Среди русских революционеров возник мировоззренческий конфликт, но все тянулись к Марксу. Политэкономия была его главной темой.

Энгельс пишет в важной работе: «По крайней мере для новейшей истории доказано, что всякая политическая борьба есть борьба классовая и что всякая борьба классов за свое освобождение, невзирая на ее неизбежно политическую форму, – ибо всякая классовая борьба есть борьба политическая, – ведется, в конечном счете, из-за освобождения экономического» [66 с. 310].

Но экономика, народное хозяйство, при наличии борьбы в сфере экономики (даже классовой, хоть и не всегда) связана с отношениями внутри этноса и с отношениями культур и цивилизаций. Профессора и учебники истмата и либерализма открыли и открывают нам лишь один, «верхний» слой обществоведческих представлений основателей политэкономии и Смита, и марксизма. Считать, что классики марксизма действительно рассматривали любую политическую борьбу как борьбу классов, неправильно. Это была всего лишь идеологическая установка – для «партийной работы», для превращения пролетариата из инертной массы («класса в себе») в сплоченный политический субъект («класс для себя»), выступающий под знаменем марксизма.

Когда речь шла о крупных столкновениях, в которых затрагивался интерес Запада как цивилизации, в представлении марксизма оказывались вовсе не классы, а народы (иногда их называли нациями). ...

Для многих людей, воспитанных на советском истмате, думаю, будет неожиданностью узнать, что народы в учении Маркса делились на прогрессивных и реакционных. Народ, представляющий Запад, являлся по определению прогрессивным, даже если он выступал как угнетатель. Народ-«варвар», который боролся против угнетения со стороны прогрессивного народа, являлся для классиков марксизма врагом и подлежал усмирению вплоть до уничтожения.

Вот слова лидера Второго Интернационала, идеолога социал-демократов Бернштейна: «....не ставим под сомнение и не возражаем против их подчинения и против господства над ними прав цивилизации... Свобода какой либо незначительной нации вне Европы или в центральной Европе не может быть поставлена на одну доску с развитием больших и цивилизованных народов Европы» [72].

Надо ли нам сегодня знать эту главу марксизма, которая в СССР была изъята из обращения? Да, знать необходимо.... Это трудно, потому что марксизм стал восприниматься советскими людьми как чем-то вроде религиозного освящения советского строя. ....

....Все это было очень важно для России. Как писал Г. Флоровский, Маркс задал рациональную «повестку дня», потому марксизм был и воспринят в России конца XIX века как мировоззрение, что была важна «не догма марксизма, а его проблематика». Это была первая мировоззренческая система, в которой на современном уровне ставились основные проблемы бытия, свободы и необходимости. Н. Бердяев отмечал в «Вехах», что марксизм требовал непривычной для российской интеллигенции интеллектуальной дисциплины, последовательности, системности и строгости логического мышления. ....

Русскому революционного движения марксизм сослужил большую службу тем, что он, создав яркий образ капитализма, в то же время придал ему, вопреки своей универсалистской риторике, национальные черты как порождения Запада. Тем самым для русской революции была задана цивилизационная цель, которая придала русской революции большую дополнительную силу. ....

Но, тем не менее, глупо делать вид, что нам неизвестно враждебное отношение Маркса и Энгельса к России, к ее населению и культуре. Россия для них – «империя зла». Интеллигенция России пережила это отношение потому, что этот образованный слой в начале ХХ века и сам считал государственное устройство реакционным, а народ угнетенным. Мало кто знал письма и статьи Маркса, а если попадал текст с антирусскими суждениями, воспринимался как жест солидарности с прогрессивной страдающей частью.

....Говорят, что марксизм – это прежде всего метод. .... С этим трудно согласиться. Марксизм имел и имеет жесткий нормативный характер, он именно задает «модель прогресса», а также выставляет оценки всем тем укладам и культурам, которые не проварились в котле капитализма. Потому-то никак не могли принять на свой счет советские марксисты и обходили многие верные характеристики некапиталистического хозяйства, данных Марксом в «Капитале».

Маркс писал в 1868 г.: «Чертовщина заключается в том, что практически интересное и теоретически необходимое в политической экономии так далеко расходятся друг с другом, что здесь, в отличие от других наук, не находишь нужного материала» [74].

Следуя по этому же пути, мы сталкиваем два фундаментальных постулата марксизма: что практика – критерий истины; что сам марксизм – это прежде всего метод («Он не дает готовых догм, а только лишь отправные точки для исследования и метод для такого исследования»).

У нас тогда на форуме обсуждение закона стоимости показало, что у тех, кто считал этот закон теорией, имелось множество разночтений по самым исходным утверждениям. Думаю, это оттого, что понятия и категории этого закона обставлены таким количеством допущений, оговорок и туманных изречений, что все их запомнить человек не может и поневоле «плавает».

W.: Типичный религиозный подход.

Очевидно, что политэкономия А. Смита и К. Маркса, в которой «практически интересное и теоретически необходимое далеко расходятся друг с другом» и в которой, «в отличие от других наук, не находишь нужного материала» не была строгой теорией. Тем более, она не могла быть универсальной теорией, подобной теориям естественных наук. Эта политэкономия была ценной конструкцией, которая описывала экономику конкретной страны (Великобритании) в конкретный исторический период. ...

Однако Маркс писал в предисловии к первому изданию «Капитала»: «Существенна здесь, сама по себе, не более или менее высокая ступень развития тех общественных антагонизмов, которые вытекают из единственных законов капиталистического производства. Существенны сами эти законы, сами эти тенденции, действующие и осуществляющиеся с железной необходимостью. Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего» [23, с. 9].

Это предисловие к «Капиталу» не обосновано и противоречит реальности. Капитализм из центра не распространялся на весь остальной мир, а превращал слабые страны в свою периферию. Гл. 25 «Капитала» («Современная теория колонизации») прямо противоречат постулату, сделанному предисловия.

Маркс пишет о странах Запада: «Они насильственно искореняли всякую промышленность в зависимых от них соседних странах, как, например, была искоренена англичанами шерстяная мануфактура в Ирландии» [23, с. 767]. Или, ссылаясь на Кэри: «[Англия] стремится превратить все остальные страны в исключительно земледельческие, а сама хочет стать их фабрикантом...» [23, с. 759].

...Роза Люксембург в работе «Накопление капитала» (1908) обращает внимание на такое условие анализа, которое ввел Маркс в «Капитале» (Гл. 22): «Для того чтобы предмет нашего исследования был в его чистом виде, без мешающих побочных обстоятельств, мы должны весь торгующий мир рассматривать как одну нацию и предположить, что капиталистическое производство закрепилось повсеместно и овладело всеми отраслями производства» [23, с. 595].

Надо отметить, что Маркс уже рано (в 1848 г.) представлял западный капитализм глобальной системой. .... В своей книге Р. Люксембург показывает, во-первых, что для превращения прибавочной стоимости в ресурсы для расширенного воспроизводства необходимы покупатели вне зоны капитализма. Ведь рабочие производят прибавочную стоимость, которую присваивает капиталист, в виде товаров, а не денег. Эти товары надо еще продать. .... Этой торговлей занимается компрадорская буржуазия вне зоны капитализма. Таким образом, сделанное Марксом предположение, что капитализм охватит весь мир, попросту невыполнимо — такого капитализма не может существовать.

W." Речь о "хорошем капитализме". На самом же деле ограбляемые страны также входят в эту же структуру капитализма.

...противоречие первоначального накопления с постоянным производством разрешалось вовсе не путем распространения капитализма из центра на весь остальной мир, а путем превращения слабых стран в свою периферию, в дополняющую экономику. Эта ошибка тем более примечательна, что Маркс владел достаточным объемом эмпирических данных для того, чтобы сделать правильный вывод. «Капитал» прямо противоречит постулату, сделанному во Введении.

Р. Люксембург сформулировала свой вывод жестко: «Начиная с момента своего зарождения капитал стремился привлечь все производственные ресурсы всего мира. В своем стремлении завладеть годными к эксплуатации производительными силами, капитал обшаривает весь земной шар, извлекает средства производства из всех уголков Земли, добывая их по собственной воле, силой, из обществ самых разных типов, находящихся на всех уровнях цивилизации» [78].

W. Другими словами, компрадорская распродажа и проч. -- это не "добровольные сделки" "идеального капитализма".

Мы все это как будто знали, но на это не обращали внимания. А истмат постепенно, но эффективно, отвлекал нас от этого очевидного факта, убеждал нас, что это несущественно, что все народы и общества идут одной «столбовой дорогой», проходят те же самые этапы-формации. Что это извлечение ресурсов извне столь несущественно, что в политэкономии это можно не учитывать.

... Интенсивное изучение в вузах марксистской политэкономии началось в середине 1950-х годов. Эта дисциплина была сложной и темной, она выпадала из всех других курсов. .... Вообще, когда много читали Маркса, то создавалось ощущение, что читаешь тексты не научные, а мистические. Как будто он записывал свои видения и полученные свыше откровения. В «Капитале» он оспаривает суждения множества авторов – без развертывания их доводов и указания на источник ошибки. Но почему же они так ошибались? Говорилось: потому, что они сикофанты, буржуазные профессора и поповские прихвостни. Мало научного в таких доводах. И непонятно, почему сикофантам было выгодно делать выводы, противоречащие реальности? Разве буржуазия была в этом заинтересована, чтобы платить за это деньги?

Некоторые упорные читали философов – интересно, но бесполезно. Было, например, такое объяснение: чтобы избежать придирок, Маркс ввел понятие «сознание простака». Это о тех, кто пытается применить к рассуждениям Маркса здравый смысл, в то время как он говорит о «сущностных образованиях», которые нельзя сводить к частным конкретным случаям. Но это устраняло возможность приложить к таким рассуждениям научные нормы. Как тут совершить восхождение от абстрактного к конкретному? И диалектика не помогала, потому что условием ее применения является «мастерское владение» ею и «правильные отношения» между тем-то и тем-то. А методов нащупать эти правильные отношения в самой диалектике не предусмотрено.

Например, мы с товарищами так и не разрешили противоречие между капиталистического воспроизводством и глобализацией капитализма. Маркс, за А. Смитом, представлял «машину» воспроизводства как равновесную ньютоновскую механическую систему, в которой вместо «первоначального толчка» (бога-часовщика, который завел часы мироздания) служило первоначальное накопление. Дальше, мол, капитализм использует производимую «внутри себя» прибавочную стоимость, что и снимает проблему периферии, колоний и пр. Модель капитализма как «одной мировой нации» работает.

Однако, описывая ужасы капиталистического производства, Маркс использовал эмпирические данные, показывающие исключительно процесс непрерывного первоначального накопления. Во всех примерах мы видим, как капиталист вводит в процесс воспроизводства «силы природы» в виде «детей и жен как рабов», выжимает их как лимон – и выбрасывает. Никакой купли-продажи рабочей силы по ее стоимости и в помине нет. И речь шла о второй половине ХХ века! У самого Маркса первоначальное накопление предстает как необходимая операция в каждом цикле воспроизводства, так что никакой равновесной машиной оно не является, а черпать ресурсы приходится из некапиталистического хозяйства.

Но это – первые противоречия политэкономии «Капитала». Далее постараемся собрать из главных для нас блоков грубый образ этой политэкономии.

6.2. Рабский труд и природные агенты

...Энгельс пишет в «Анти-Дюринге»: «Рабство было открыто. Оно скоро сделалось господствующей формой производства у всех народов, которые в своем развитии пошли дальше древней общины… Мы вправе сказать: без античного рабства не было бы и современного социализма» [62, с. 185, 186].

Это было жесткое утверждение для России. Из него прямо вытекало, что Россия, не пройдя через рабство, не может сама освоить «современного социализма». ... Что же такое раб по Марксу? Это – «непосредственное орудие производства»... Как совокупность проявлений силы, как рабочая сила, он является вещью, принадлежащей другому, и поэтому он относится к особому проявлению своей силы, т.е. к своей живой трудовой деятельности, не как субъект» [16, с. 453-454].

Второй постулат таков: труд раба, не вступающий в процесс обмена с капиталом, является непроизводительным – он не производит стоимости. И даже не только труд раба, но и рабочего.

Вот несколько суждений Маркса. «Труд в том виде, как он как он в противоположность капиталу существует в рабочем сам по себе, т.е. труд в своем непосредственном бытии, труд, отделенный от капитала, является непроизводительным. Как деятельность рабочего труд не становится производительным также и оттого только, что он входит в простой процесс обращения, вызывающий всего лишь формальные изменения» [16, с. 262].

Поэтому Маркс делает такое замечание к определению Мальтуса («Производительный работник – тот, кто непосредственно увеличивает богатство своего хозяина»): «Это положение слишком абстрактно, так как в такой формулировке оно применимо и к рабу» [16, с. 258]. Таким образом, рабовладелец может, продав продукт, получить доход, но не самовозрастающую стоимость (капитал). Это утверждение, думаю, для многих остается непонятным.

...само словосочетание рабский труд противоречиво. Раб – лишь орудие труда, он не может производить стоимость. ...Маркс сказал в «Капитале»: «Стоимость – порождение общественных отношений. Но общественных отношений между рабовладельцем и рабом не существует, это отношения человека и вещи». ... Если раб – орудие труда, то кто же работник? Рабовладелец! Он со «своим» продуктом и вступает в общественные отношения – с другими рабовладельцами (шире – свободными индивидами). Даже классовой борьбы между рабовладельцами и рабами не могло быть, и, как указывал Маркс, стержень всей истории Рима – это история борьбы мелких и крупных землевладельцев.

В чем же заключается труд рабовладельца? В принуждении раба к труду. Эксплуатация как труд! Дело чести, совести и геройства! Такое изображение общественной формы производства (в широком смысле слова), когда работником является эксплуататор, Маркс называет «негативным изображением действительного процесса производства». Так что при негативном изображении раб исчезает, и о том, чтобы он производил стоимость, и речи быть не может. Но ведь и труд рабовладельца превращается в нечто противоположное подлинному труду. Что же он производит – стоимость? В общем, насчет стоимости – загадочное молчание. Какое тут общественно необходимое рабочее время, как происходит эквивалентный обмен? Разве разбойник, отнявший у ехавшего на рынок крестьянина бушель пшеницы, производит стоимость?
... К понятию раба в плане политэкономии нельзя подобраться, прежде чем определишься с понятием «орудие труда». Когда речь идет о производственных отношениях, Маркс применяет это понятие в функциональном смысле. Например, плодородие земли является орудием труда.

...«Только в потреблении продукт становится действительным продуктом. Например, платье становится действительным платьем лишь тогда, когда его носят; дом, в котором не живут, не является действительным домом» [81, с. 716-717].

При этом ясное, реалистичное видение отношений в их целостности (в том числе включающих отношение человека к природе) оказывается у Маркса продуктом «недоразвитости» человека и общества: «Эти древние общественно-производственные организмы несравненно более просты и ясны, чем буржуазный, но они покоятся или на незрелости индивидуального человека, еще не оторвавшегося от пуповины естественно-родовых связей с другими людьми, или на непосредственных отношениях господства и подчинения» [23, с. 89-90].

«При рабстве, при крепостной зависимости и т.д. сам работник выступает как одно из природных условий производства» [82, с. 485]. Но о роли природных агентов он в ряде мест пишет следующее: «Так как эти природные агенты ничего не стоят, они входят в процесс труда, не входя в процесс образования стоимости» [82, c. 553].

W.: Сама "прибавочная стоимость" имеет смысл лишь на рынке. Скажем, при социалистической многоконтурной системе денег (которые были средством учёта, а не "особым видом товара"), "прибавочная стоимость", строго говоря, не существует с парадигмальной т.з. Она -- продукт рынка, а не распределения по иным параметрам.
Однако марксисты в СССР об этом "забывали", и ратовали за её использование и проч. в обязательном порядке. Всё для глобального рынка, ага.

...Можно сказать, что политэкономия стала радикально картезианской, разделив экономику и природу так же, как Декарт разделил дух и тело. В фундаментальной модели политэкономии роль природы была просто исключена из рассмотрения как пренебрежимая величина. О металлах, угле, нефти стали говорить, что они «производятся» а не «извлекаются».

...В «Капитале» Маркса именно рыночная экономика представлена как нормальная, а натуральное хозяйство, в системе которого жило большинство человечества, считалось дикостью и атавизмом – ему для контраста посвящены обильные примечания. Нерыночное хозяйство было для политэкономии Иное – «часть природы».
Перечислим коротко принципы политэкономии Маркса в отношении природы.

Прежде всего, природные ресурсы являются неисчерпаемыми и бесплатными. Поэтому они как таковые не являются объектом экономических отношений. Топливо и металлы «производятся» и включаются в экономический оборот как товар именно и только в соответствии с издержками на их производство. Вот некоторые формулировки Маркса.

«Силы природы не стоят ничего; они входят в процесс труда, не входя в процесс образования стоимости» [82, c. 499]).

«Силы природы как таковые ничего не стоят. Они не являются продуктом человеческого труда, не входя в процесс образования стоимости. Но их присвоение происходит лишь при посредстве машин, которые имеют стоимость, сами являются продуктом прошлого труда... Так как эти природные агенты ничего не стоят, то они входят в процесс труда, не входя в процесс образования стоимости. Они делают труд более производительным, не повышая стоимости продукта, не увеличивая стоимости товара» [82, c. 553].

«Производительно эксплуатируемый материал природы, не составляющий элемента стоимости капитала – земля, море, руды, леса и т.д... В процесс производства могут быть включены в качестве более или менее эффективно действующих агентов силы природы, которые капиталисту ничего не стоят» [84, с. 399].

...Повторения этой мысли можно множить и множить – речь идет о совершенно определенной и четкой установке, которая предопределяет всю логику трудовой теории стоимости.

В ХIХ веке, перейдя в представлении экономической «машины» от метафоры часов (механика) к метафоре тепловой машины (термодинамика), политэкономия отвергла предложение включить в свою модель «топку и трубу» (невозобновляемые ресурсы энергоносителей и загрязнения) – ибо это означало бы крах всего здания рыночной экономики.

....Включив в изучение общественных процессов категорию объективных законов, Маркс сделал свою политэкономию уязвимой для соблазна позитивизма. И «законы», и теории — всего лишь модели реальности, и из их успешного применения вовсе не следует, что реальность «похожа» на модель. Само утверждение, что такие законы существуют — вера, никаких доказательств их существования нет, и многие заслуживающие уважения ученые считали «законы общественного развития» не более чем полезным методологическим приемом.

tradicionalist: Топка, труба. ...дело не в количестве ресурсов, а в количестве ресурсов на рыло. Подлец марксня четко заявил, что не допустит никакого минимума бедным. Для него единственный критерий прогресса - максимизация наживы олигархов. Оптимизация для подлеца не максимизация общего благосостояния, а максимизация наживы тех, кто ее получает. Иначе получается "идеализм" и общество, связанное "политическими и религиозными нелепостями".

Подлец марксня исключает из рассмотрения не природу, а безработных. Тех самых, которых сначала высылали в колонии.... или, как сейчас, уничтожают русских, медленно удушая города, поселки, деревни, области, науку, промышленность, сельское хозяйство. Ведь если стоимость - это труд, почему буржуй этот труд выбрасывает на помойку, вместо того чтобы эксплуатировать? Безработные в бредовых фантазиях марксни вобще невозможны. Нельзя сказать, что политэкономы отказались рассматривать проблему. Мальтус, был честнее - он проговорил вслух, что сектант не полезет в Сибирь, где дорого. Он будет снимать пенки, где дешево и просто уничтожит "лишних" людей вместо того, чтобы их "эксплуатировать". Подлец марксня сделал вид, что проблемы просто не существует. Вернее, что уничтожаемые славяне, мексиканцы или индусы "плохие", "ленивые", "неисторические", "реакционные". Ну, в общем, недочеловеки.

Должен еще раз повторить, что подлец марксня ни разу не эконом и не политэконом и вобще с экономикой рядом не лежал. Подлец "философ". То есть сектантский попик, болтун-пустомеля. На околоэкономической риторике он только паразитировал, чтобы оправдать людоедство своего хозяина - ...олигархии.

6.3. Товарный мир, товарный фетишизм и положение рабочих

Политэкономия Маркса рассматривает товары не как вещи, а исключительно как отношения между людьми. Материальная сущность вещей не имеет значения для экономики, потому, что посредством достигается полная соизмеримость вещей. Под производством понимается производство стоимости и прибавочной стоимости, а не их материальных, вещественных оболочек.

В «Капитале» (гл. I, «Товар») читаем: «Как потребительные стоимости, товары различаются прежде всего качественно, как меновые стоимости они могут иметь лишь количественные различия, следовательно, не заключают в себе ни одного атома потребительной стоимости». Маркс доброжелательно ссылается: «Как говорил старик Барбон, "между вещами, имеющими равные меновые стоимости, не существует никакой разницы или различия"» [23, с. 46].

В этой модели политэкономии движение реальных вещей полностью заменено движением меновых стоимостей, выражаемых деньгами, и сама проблема взаимоотношения человека с природой и материальными вещами в его хозяйственной деятельности из модели устранена. ... Речь шла не о простом допущении создания полезной, но условной модели, а о принципальном положении, родившемся в той борьбе с традиционным взглядом на вещь, на деньги и на природу. Приняв эту философскую абстракцию, ортодоксальный марксизм оказался на той траектории, которая привела к нынешнему монетаризму....

...Парадоксальным образом, здесь выворачивается наизнанку само обыденное понимание материализма: у Маркса он заключается как раз в полном устранении из экономического всего материального, физического. Вещественное воплощение товара (потребительная стоимость) полностью исключается из рассмотрения: «Товарная форма и то отношение стоимостей продуктов труда, в котором она выражается, не имеют решительно ничего общего с физической природой вещей и вытекающими из нее отношениями вещей...» [23, с. 82].

... То есть, именно вещественная, физическая ипостась товара и есть, с точки зрения политэкономии, призрак, привидение. Реальна для рыночной экономики только стоимость, скрытая под вещественной оболочкой. Это – хрематистика, из которой вычищены последние пережитки «экономии», взаимоотношения человека с вещами.

....Политэкономия, основанная на механистической модели мира и общества, устарела уже в конце ХIХ веке. Соответственно и капитализм и другие общества изменились, согласно «нелинейной» картине мира. Сказано, что «под нелинейной парадигмой подразумевается систематизация природных, общественных явлений и процессов в качестве нелинейного феномена».

Почему Маркс, пророк глобализации капитализма, всех убеждает пойти по этому старому пути, хотя уже империализм наглядно показал, что это уже другая формация? И почему значительная часть советских интеллигентов, которые изучали законы политэкономии капитализма, так настойчиво уговаривали всех наших студентов и рабочих присоединиться к старому капитализму, которого уже не было? И почему эта часть интеллигенции уже двадцать лет после этого «присоединения» молчит и не желает сказать – куда нас довели? Ведь такое специфическое жизнеустройство следует рассматривать на карте этой политэкономии.

....«Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут, как от чумы. ...внешний характер труда проявляется для рабочего в том, что этот труд принадлежит не ему, а другому, и сам он в процессе труда принадлежит не себе, а другому... Деятельность рабочего не есть его самодеятельность. Она принадлежит другому, она есть утрата рабочим самого себя.... В результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций — при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т. д., — а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному» [59, с. 90–91].

Ну, можно ли всерьез принимать утверждения, что когда рабочий, «расположась у себя в жилище», садится с семьей за стол или обнимает любимую («совершает половой акт»), он «выполняет свои животные функции»? ...

Странно, что на фоне такой страшной картины удела рабочего, даже простодушное требование рабочих повысить им зарплату Маркс считает реакционным. Он пишет: «Насильственное повышение заработной платы (не говоря уже о всех прочих трудностях, не говоря уже о том, что такое повышение как аномалию можно было бы сохранять тоже только насильственно) было бы...не более чем лучшей оплатой раба и не завоевало бы ни рабочему, ни труду их человеческого назначения и достоинства» [59, с. 97].

Трудно понять, почему повышение зарплаты «не завоевало бы рабочему его человеческого назначения», если бы получилось.

Все эти источники политэкономии кажутся плодом воображения Маркса (а может, даже превращенной формой его воображения). Почему «труд для рабочего, не принадлежит к его сущности», и почему он «в своем труде не утверждает себя»? Где это видано, тем более, «для рабочего вообще», пусть даже при капитализме и бедности? В Англии рабочие строили корабли и паровозы, телеграф и стальные мосты – почему им все это противно так, что они «от труда бегут, как от чумы»? Кто на заводах и фабриках использовали «физическое или иное принуждение к труду» рабочих? Инженеры? Конструкторы? Когда это было? Ведь уже в середине ХIХ века было известно, что «пролетариат все более и более обуржуазивается» и в Англии стараются иметь «буржуазный пролетариат рядом с буржуазией» (Энгельс, 1858). Позже (12 сентября 1882 г.) Энгельс пишет Каутскому, что «рабочие преспокойно пользуются вместе с ними [буржуазией] колониальной монополией Англии и ее монополией на всемирном рынке». Как можно разрабатывать политэкономию, из всех этих представлений?

Неужели российские обществоведы действительно включили эту гениальную схоластику в свою когнитивную систему? Неужели наша интеллигенция во все это поверила?

Маркс подчеркивает, что отчуждение возникает не только в процессе производства, оно тотально, вплоть до самоотчуждения: «Мы рассмотрели акт отчуждения практической человеческой деятельности, труда. … Это отношение есть отношение рабочего к его собственной деятельности, как к чему-то чуждому, ему не принадлежащему. Деятельность выступает здесь как страдание, сила — как бессилие, зачатие — как оскопление, собственная физическая и духовная энергия рабочего, его личная жизнь (ибо что такое жизнь, если она не есть деятельность?) — как повернутая против него самого, от него не зависящая, ему не принадлежащая деятельность. Это есть самоотчуждение, тогда как выше речь шла об отчуждении вещи» [59, с. 93].

Деятельность выступает как страдание, сила — как бессилие, зачатие — как оскопление! И на этой основе строили доктрину разрушения жизнеустройства СССР!

Между прочим, и сейчас у нас в России расплодился «совсем не тот буржуа, которому удалось неслыханным трудолюбием и пристальным изучением профессии (хотя и не без участия кровопивства) завоевать себе положение в обществе».

Надо отметить, что «колесо истории» капитализма давило цивилизованные народы Запада с гораздо меньшей жестокостью, чем жителей «восточных деспотий». Уже на стадии первоначального накопления там создали системы социальной помощи. Но даже небольшие травмы вызывали в Англии несравненно большее сожаление, чем массовая гибель «отсталых». Разве для России это не было сигналом?

Маркс пишет: «Всемирная история не знает более ужасающего зрелища, чем постепенная, затянувшаяся на десятилетия и завершившаяся, наконец, в 1838 г. гибель английских ручных хлопчатобумажных ткачей. Многие из них умерли голодной смертью, многие долго влачили существование со своими семьями на 2,5 пенса в день. Напротив, английские хлопчатобумажные машины произвели острое действие на Ост-Индию, генерал-губернатор которой констатировал в 1834— 1835 годах: “Бедствию этому едва ли найдется аналогия в истории торговли. Равнины Индии белеют костями хлопкоткачей”. Конечно, поскольку эти ткачи расстались с сей временной жизнью, постольку машина уготовала им только “временные страдания”» [23, с. 441-442]. (Это – тонкая английская шутка).

Гибель ткачей в Англии «затянулась на десятилетия», и за эти десятилетия «многие умерли голодной смертью». Хотя им и оказывалась определенная социальная помощь. ....конкуренция между ручным ткачеством и машинным ткачеством затягивалась в Англии из-за того, что вспомоществованиями от приходов пополняли заработную плату, упавшую далеко ниже минимума. ... Конкуренция между ручным станком и механическим станком фактически поддерживается налогом в пользу бедных». Социальной катастрофы в Англии явно не произошло, а кости миллионов ткачей Индии, умерших от голода всего за один год, представляют собой зрелище гораздо менее ужасающее.
Ряд историков в России и на Западе считали, что жестокость колонизаторов и их идеологов была продуктом соединения идеологии легитимации захватов (земель, ресурсов и рабов) и важных ценностей капитализма как «Нового мира».

... Об отношении капиталистов и чиновников Англии с населением Индии много писали, в том числе в «Капитале». А отношение к ирландцам слегка маскировали – христиане, белые и говорили по-английски. В действительности Ирландия долго была колонией Англии. М. Саркисянц пишет: «Расизм англосаксов не в последнюю очередь был направлен и против кельтов. Так, Томас Карлейль спрашивал: “Разве это не великое благословение — избежать участи родиться кельтом?”; большинство ирландцев были, по его мнению, “свиньями в человеческом обличье” (1849). “В голодные годы 1846—1848 гг. стало ясно, на какие крайние меры готова была пойти Англия, чтобы очистить Ирландию от коренных жителей. Послабления, которые давало ирландцам английское правительство... осмотрительно сохранялись на уровне, обеспечивавшем соответствующие демографические перемены... приветствуемые лидерами английского общества и правительства: Смертность от голода и эмиграция... очистили земли от нерентабельных производителей и освободили место для более совершенного сельскохозяйственного предприятия”, — напоминал Ричард Рубинштейн. К 1850 г. эдинбургский профессор анатомии Роберт Нокс не только стал приписывать ирландцам целый ряд качеств, несовместимых с чертами среднего класса. Он “научно доказывал”, что “источник всех бед Ирландии кроется в расе, кельтской расе Ирландии... Следует силой изгнать эту расу с земель... они должны уйти. Этого требует безопасность Англии”. Ведь “человеческие качества зависят исключительно от расовой природы”» [101, с. 16].

Обратите внимание: доводы опирались на принятую политэкономию – голодная смерть и эмиграция ирландцев «очистили земли от нерентабельных производителей и освободили место для более совершенного сельскохозяйственного предприятия».

В отношении западного капитализма в представлениях основоположников марксизма был нюанс, важный для незападных народов. Они не имели права противоречить капитализму (его политэкономии) и создавать свой общественный строй. Это право получил пролетариат Запада, как народ–мессия. Именно в России возникла резкая полемика по этой теме (сначала с Бакуниным, потом с народниками, а потом и с Лениным). В советское время и сейчас эта тема предана забвению. Сейчас, в нынешнем состоянии международной и внутренней политики, надо вспомнить.

В 1920 г. основоположник концепции евразийства лингвист Н.С. Трубецкой писал в труде «Европа и человечество»: «Социализм, коммунизм, анархизм, все это “светлые идеалы грядущего высшего прогресса”, но только лишь тогда, когда их проповедует современный европеец. Когда же эти “идеалы” оказываются осуществленными в быте дикарей, они сейчас же обозначаются, как проявление первобытной дикости» [103].

Его предвидение характера назревающей русской революции (как революции социалистической и совершаемой союзом рабочего класса и крестьянства) Маркс оценил как «ученический вздор». Он увидел в этом реакционную попытку низвести пролетарскую революцию в высокоразвитой Западной Европе на уровень «русских или славянских земледельческих и пастушеских народов».

Примечательно введенное Марксом разделение – «русских или славянских народов». Это не погрешность. Собирая все аргументы против России, Маркс поверил в нелепую теорию, согласно которой русские не были славянами.

Стараясь доходчиво объяснить в ответе народнику Ткачеву (1875), почему крестьянская и общинная Россия обязана следовать по пути развития буржуазии с разделением народов по классовому признаку, Энгельс с иронией поясняет эту мысль таким образом: «У дикарей и полудикарей часто тоже нет никаких классовых различий, и через такое состояние прошел каждый народ. Восстанавливать его снова нам и в голову не может прийти» [104, с. 537].

...Но это нюанс. Вернемся к политэкономии, согласно которой должны были сложиться условия для пролетарской революции. Первым условием был глобальный характер господства капиталистического способа производства. Поступательное развитие капитализма перестанет быть прогрессивным только тогда, когда и капиталистический рынок, и пролетариат станут всемирными явлениями. Революция созреет тогда, когда полного развития достигнет частная собственность.

Смысл ясен: без полного развития частной собственности еще не все трудящиеся Земли станут пролетариями, а развитие капиталистических отношений и соответствующих им производительных сил еще не натолкнется на непреодолимые барьеры. А значит, еще не будет необходимости устранять порожденное частной собственностью отчуждение посредством революции.

Причиной, по которой могильщиком буржуазии должен стать пролетариат, была эксплуатация рабочих посредством изъятия капиталистом прибавочной стоимости. Поэтому именно пролетариат был должен и имел право экспроприировать экспроприаторов. Это – очень важное положение марксистской теории, особенно для тех стран, в которых промышленный пролетариат составлял небольшую часть населения. Но главное для политэкономии – Запад!

В «Коммунистическом Манифесте» (1848) Маркс и Энгельс таким образом характеризовали состояние производительных сил в странах Западной Европы на тот момент: «Производительные силы, находящиеся в его [общества] распоряжении, не служат более развитию буржуазных отношений собственности; напротив, они стали непомерно велики для этих отношений, буржуазные отношения задерживают их развитие; и когда производительные силы начинают преодолевать эти преграды, они приводят в расстройство все буржуазное общество, ставят под угрозу существование буржуазной собственности. Буржуазные отношения стали слишком узкими, чтобы вместить созданное ими богатство» [92, с. 430].

Сказано вполне ясно: противоречие между производительными силами и производственными отношениями в наиболее развитых странах Западной Европы дошло до своей критической точки. Буржуазные отношения задерживают развитие производительных сил, производительные силы не служат более развитию буржуазных отношений собственности. Однако, противоречие созрело, но пролетарской революции не произошло. Час капиталистической частной собственности не пробил, капиталистическая оболочка не взорвалась. Результат марксистского анализа оказался ошибочным – дефект политэкономии, упущены свойства и капитализма, и пролетариата. В таком случае должна была последовать проверка логики и меры для поиска причин ошибки.

...факты не могли поколебать веру Маркса в «естественные законы». Он пишет Энгельсу (8 октября 1858 г.): «Трудный вопрос заключается для нас в следующем: на континенте революция близка и примет сразу же социалистический характер. Но не будет ли она неизбежно подавлена в этом маленьком уголке, поскольку на неизмеримо большем пространстве буржуазное общество проделывает еще восходящее движение?» [107, с. 295]. Как понять эту веру в то, что в 1858 г. Запад был близок к социалистической революции, а в России началась революция – так, что главная опасность заключалась лишь в контрреволюционном нашествии индусов и китайцев? Какие для этого были объективные показатели?

Прошло время, и в «Капитале» (1867) Маркс пишет...: «Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. ... Капиталистическое производство порождает с необходимостью естественного процесса свое собственное отрицание. Это — отрицание отрицания... Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» [23, с. 772-773].

Теперь, наверняка грянет час капиталистической частной собственности, с необходимостью естественного процесса. И, никак не объясняя, Энгельс (1890 г.) делает поистине фундаментальный вывод – он советует всемерно способствовать развитию капитализма, что и будет наиболее верным средством сделать жизнь трудящихся более счастливой. Он пишет в рабочую газету в Вене: «В настоящее время капитал и наемный труд неразрывно связаны друг с другом. Чем сильнее капитал, тем сильнее класс наемных рабочих, тем ближе, следовательно, конец господства капиталистов. Нашим немцам, а к ним я причисляю и венцев, я желаю поэтому поистине бурного развития капиталистического хозяйства и вовсе не желаю, чтобы оно коснело в состоянии застоя» [108].

Вот и теория революции – нужно всемерно укреплять капитализм, потому что это приближает конец господства капиталистов.

Эта установка Энгельса была взята на вооружение теми марксистами в нынешней России, которые считали русскую революцию «неправильной», а советский строй «мутантным социализмом». А.В. Бузгалин и А.И. Колганов, следуя за Энгельсом, пишут: «Формирование целостного социалистического общества в начале ХХ века было невозможно не только в отдельно взятой России, но и в случае победы пролетарской революции в большинстве развитых стран» [109]. Это невозможное требование, любая система народного хозяйства обладает разообразностью укладов. Так же и в США имеется много укладов, не принадлежащих к капитализму.

...марксизм предъявил капитализму два обвинения, которые в общественном сознании ставили под сомнение законность продолжения жизни этой формации: 1) торможение развития производительных сил; 2) эксплуатация рабочих посредством изъятия капиталистом прибавочной стоимости. Больше претензий, по существу, не было.

На деле второе, нравственное обвинение капитализма является производным от первого, и уже Энгельс предупреждал: «Как отмечает Маркс, в формально-экономическом смысле этот вывод ложен, так как представляет собой просто приложение морали к политической экономии». ... Нормой научности является полное устранение моральных оценок (этических ценностей).

...В общем, если бы капитализм смог наглядно и убедительно показать свою способность преодолеть эти два дефекта, на которые указал Маркс, то приверженцы марксизма с полным правом одобрили бы продление капитализма еще на исторический неопределенный срок.

Забегая вперед, скажем, что в течение ХХ века именно это и смог совершить капитализм — и именно в рамках «обвинения от марксизма», от исторического материализма. Напротив, обвинений морального характера («от идеализма») капитализм не может отвести в принципе. Ежегодная гибель от голода 20 млн. детей, вовлеченных в систему капитализма, притом, что ради поддержания “правильных” цен уничтожаются запасы продовольствия, несовместимо с моралью. И эта гибель от голода — не эксцесс, а закономерность, поскольку капитализм принципиально признает только платежеспособный спрос и только движение меновых стоимостей. Дети, не способные заплатить за молоко, для политэкономии не существуют. Об этом писал в «Политэкономии голода» Амартья Сен (Нобелевский лауреат по экономике 1999 г.). Но его «политэкономия» вне рамок истмата.

Но вернемся в ХIХ век. Машина экономики, по Марксу, работала на «горю­чем», в качестве которого служила рабочая сила — товар, оплачиваемый капиталистом по его стоимости. Таким образом, здесь, и только здесь, в описанной Марксом «клеточке капиталистического производства», проверяется судом истории виновность или невиновность капитализма. Если удается поддерживать циклы расширенного воспроизводства, да еще интенсивного (с улучшением технологии),— значит, есть простор для развития производительных сил и капитализм прогрессивен. Это обвинение отпало.

Обвинение в том, что эксплуатация рабочих несправедлива, подвергли анализом логики. Вся политэкономия марксизма, ставшая ядром истмата, жестко исходит из трудовой теории стоимости – ее и разбирали.

...«То обстоятельство, что дневное содержание рабочей силы стоит только половину рабочего дня, между тем как рабочая сила может действовать, работать целый день, что поэтому стоимость, создаваемая потреблением рабочей силы в течение одного дня, вдвое больше, чем ее собственная дневная стоимость, есть лишь особое счастье для покупателя, но не составляет никакой несправедливости по отношению к продавцу...Все условия проблемы соблюдены, и законы товарного обмена нисколько не нарушены. Эквивалент обменивался на эквивалент. Капиталист как покупатель оплачивал каждый товар — хлопок, веретена, рабочую силу — по его стоимости. Потом он сделал то, что делает всякий другой покупатель товаров. Он потребил их потребительную стоимость» [23, с. 204, 206].

Противоречия у Маркса возникали из-за того, что он смешивал абстрактную модель с идеологией, на которой он строил учение о пролетарской революции. Понятие «необходимый» труд, который оплачивается по эквиваленту стоимости рабочей силы, противоречит всей идеологии Маркса, когда он говорит о реальном положении рабочего класса как идеолог. Вот, он пишет в «Капитале» (гл. ХIII, 8): «Какую роль в образовании прибавочной стоимости, а следовательно, и в образовании фонда накопления капитала играет в наши дни прямой грабеж из фонда необходимого потребления рабочего, это мы видели» [23, с. 616].

Как можно называть «необходимым» труд, если из его стоимости можно «грабить» большую часть – а рабочая сила все равно воспроизводится? И какая же это «прибавочная» стоимость, если она образуется не как свойство труда производить больше, чем стоимость рабочей силы, а за счет грабежа? Политэкономия неадекватна реальности. Причем здесь трудовая теория стоимости и рабочей силы? Переходя к эмпирической реальности, сам Маркс рисует совсем другую картину, в которой и речи нет об эквивалентном обмене. Эксплуатация пролетария представлена в виде присвоения собственником капитала прибавочной стоимости, производимой при использовании купленной капиталистом рабочей силы.

И на раннем этапе капитализма, и в настоящее время рабочий выступал и выступает (редко) вовсе не против «эксплуатации как изъятия прибавочной стоимости после эквивалентной оплаты стоимости рабочей силы», а именно против «грабежа» – когда этот грабеж становился нестерпимым. Маркс представил пролетарскую революцию как возмущение присвоением капиталистом «чистой» прибавочной стоимости именно в идеологии, а в своих текстах, которые считал научными, никакой несправедливости в изъятии прибавочной стоимости нет. И такое противоречие считается антагонистическим.

Это противоречие представляется надуманным, как и сама категория прибавочного труда. Идем малыми шагами.

Необходимый труд оплачен зарплатой, эквивалентной стоимости рабочей силы на рынке. Тут никаких обид нет.

Прибавочный продукт отчуждается капиталистом. Что с ним происходит?

Часть его стоимости капиталист отдает государству в виде налога. На эти деньги строят школы для детей рабочих, то есть вкладывают в воспроизводство рабочей силы. Следовательно, это стоимость не прибавочного продукта, а необходимого, о чем в другом месте убедительно говорит сам Маркс.

Он объясняет на примере строительства дороги: «Есть прибавочный труд, который индивид обязан выполнить, будь то в форме повинности или опосредованной форме налога, сверх непосредственного труда, необходимого ему для поддержания своего существования. Но поскольку этот труд необходим как для общества, так и для каждого индивида в качестве его члена, то труд по сооружению дороги вовсе не есть выполняемый им прибавочный труд, а есть часть его необходимого труда, труда, который необходим для того, чтобы он воспроизводил себя как члена общества, а тем самым и общество в целом, что само является всеобщим условием производительной деятельности индивида» [111, с. 17].

Сказано ясно: «это есть прибавочный труд,.. [но это] вовсе не есть выполняемый им прибавочный труд, а есть часть его необходимого труда».

Другую часть капиталист вкладывает в поддержание, расширение и улучшение производства. Разве это не есть расходы на воспроизводство рабочей силы? Разве она может без них воспроизводиться? Значит, и «этот прибавочный труд вовсе не есть прибавочный труд, а есть часть необходимого труда».

Наконец, какую-то часть капиталист использует на свое потребление. Допустим, он потребляет скромно, как раз в меру своих усилий по организации производства. Но тогда выходит, что он всю прибавочную стоимость возвращает работникам – через государство или свое производство. Чем это хуже полного изъятия прибавочной стоимости государством и его чиновничеством? В чем тут антикапиталистический пафос, «снаряд в голову буржуазии» и т.п.? Выходит, все зависит от нравственности капиталиста?

Почему же речь идет о грабеже? Потому, что категории необходимого и прибавочного труда надуманны, а капиталист платил рабочему в соответствии с балансом сил. И долгое время был кровопийцей, так что это надолго врезалось в память. При чем здесь стоимость рабочей силы? Переходя к эмпирической реальности, Маркс рисует совсем другую картину, в которой и речи нет об эквивалентном обмене. Когда рабочие организовались, а капиталисты научились вытапливать сало из рабочих Юга, они поделились с рабочими метрополии, и «антагонистическое противоречие» испарилось.

Еще важное, но не объясненное предположение Маркса о форме преодоления капиталистического способа производства. Очевидно, что этот сдвиг означал бы кардинальное изменение политэкономии.

Этот процесс Маркс видел так: «Капиталистический способ присвоения, вытекающий из капиталистического способа производства, а следовательно, и капиталистическая частная собственность, есть первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство порождает с необходимостью естественного процесса свое собственное отрицание. Это — отрицание отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры: на основе кооперации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства... Там дело заключалось в экспроприации народной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов» [23, с. 772-773].

Это крайне странный прогноз. Почему надо восстанавливать «индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры»? Почему не строить сразу общенародную собственность средств крупного производства на основе общинной культуры, достижений науки и индустриализации? Откуда видно, что эта попытка построить уклад общенародной собственности «консервативна, даже более, реакционна»? Почему это значит «повернуть назад колесо истории»? Разве оно катится только вперед или только назад, а изменить его траекторию никому не дано?

Примечательно, что в комментариях к высказанному Марксом представлению о том, что отрицание капитализма «восстанавливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры», в канонической книге советской политэкономии («Комментарии к "Капиталу" К. Маркса») эта цитата Маркса прерывается, и далее своими словами говорится: «На смену капиталистической собственности идет общественная собственность» [112, с. 285]. Советскому официальному обществоведению пришлось радикально подправить Маркса, сказав вместо слов «индивидуальная собственность» слова «общественная собственность». Эта поправка показывает, что политэкономия Маркса не могла быть фундаментом разработки политэкономии советской России.

Маркс полагал, что бывший у капитализма импульс прогресса близок к исчерпанию, поскольку основанное на частной собственности производство регулируется стихийными механизмами и не приемлет научного планирования в масштабе всего общества. Маркс считал законом давление капитализма, которое создает абсолютное обнищание рабочих. Поэтому капитализм должен будет уступить место более прогрессивной формации, в которой частная собственность заменялась общественной. Исходя из этого марксизм предъявил капитализму два обвинения, которые в общественном сознании ставили под сомнение законность продолжения жизни этой формации: 1) торможение развития производительных сил; 2) эксплуатация рабочих посредством изъятия капиталистом прибавочной стоимости. Больше претензий, по существу, не было.

На деле второе, нравственное обвинение капитализма является производным от первого, и уже Энгельс предупреждал: «Как отмечает Маркс, в формально-экономическом смысле этот вывод ложен, так как представляет собой просто приложение морали к политической экономии».

Ну нельзя же так вводить читателя в заблуждение. Эдак вы договоритесь и до того, что Бжезинский полагал, что бывший у империализма импульс близок к исчерпанию, а оказалось...

Когда речь о бессовестном демагоге-пропагандисте и профессиональном манипуляторе, типа подлеца марксни, надо помнить, что его демагогия ни в коем случае не тождественна тому, что подлец на самом деле полагает. Да, в перерывах между проклятиями социализму подлец любил ввернуть дежурную "антикапиталистическую" фразу. Но это не следует воспринимать всерьез. Посмотрите на нынешних империалистов. Отправляясь в очередной крестовый поход за жизненным пространством на востоке, они вовсю разглагольствуют, что "империализм близок к исчерпанию", поэтому надо срочно "освободить" от него Прибалтику, Украину, Грузию, Чечню, Боснию, Косово, Сербию... На проклятия российскому империализму профессиональные демагоги извели море чернил. Значит ли это, что империалисты на самом деле полагают, что потенциал империализма близок к исчерпанию? Вовсе нет. Убедить их в этом могут только советские танковые клинья, обходящие столицу искателей либенсраума для империи.

Надо ведь различать пропагандистскую демагогию и реальные цели рыцарей плаща и кинжала психологической войны. Подлец марксня отрицал всякое научное планирование в интересах общества как "идеализм" и "фантом в мозгах". У подлеца отмирает государство. Кто будет планировать в интересах всего общества? Подлец поливает грязью тех, кто хочет обеспечить хотя бы необходимый минимум бедным. Какие нафиг "интересы всего общества"? У подлеца людей ничто не связывает, кроме рынка, хотя подлец сам же бодро обвиняет политэкономов, что у них людей ничто не связывает, кроме рынка. У подлеца даже жена и дети - собственность. У подлеца каждый сам за себя, иначе разум безнадежно грешного человека лишен величия. У подлеца отмирает разделение труда - какое нахрен планирование? У подлеца все теории - идеализм и полагаться можно только на материализм, данный индивиду в ощущениях.

Разбирая бредни подлеца, надо понимать, что подлец, хоть и сферический как Егор Гайдар, но все же никак не в вакууме. Проклятия стихийным механизмам было общим местом немецкой интеллектуальной жизни. Да и по всей Европе социалистические настроения были весьма сильны. Если бы подлец не вворачивал социалистические фразы, он был бы не придворным щелкопером ротшильдов, а выносил бы горшки в доме у Мальтуса или Рикардо. Если, конечно, они бы его наняли. Подлец вворачивал чужие, фразы о вреде "стихийности", чтобы втереться в доверие к интеллигенции, проклинавшей стихийность. Не от хорошей жизни подлецу приходилось это делать. Так же, как его хозяева империалисты не от хорошей жизни вынуждены проклинать империализм. Это делается исключительно для манипуляции массовым сознанием. Для нейтрализации оппонентов.

Ну где у подлеца хоть что-то про планирование? Где мерзавец сказал доброе слово о социализме? Почему профессиональные плановики в лице Бисмарка, были вынуждены запретить рыночно-космополитическую марксню, чтобы вести реформы в интересах всего общества? Почему подлец марксня яростно кидался на любые попытки планирования и ограничения стихии вроде запрета эксплуатации детей, всеобщего равного образования, пенсий по старости и болезни? И почему у нас марксню пришлось штыками сбрасывать в Черное море, в Польшу, Китай и Финляндию? Не говоря уже о той войне на уничтожение, которую подлец марксня вел против советского планирования как "азиатской деспотии"?

Противоречия у Маркса возникали из-за того, что он смешивал абстрактную модель с идеологией, на которой он строил учение о пролетарской революции. Понятие «необходимый» труд, который оплачивается по эквиваленту стоимости рабочей силы, противоречит всей идеологии Маркса, когда он говорит о реальном положении рабочего класса как идеолог. Вот, он пишет в «Капитале» (гл. ХIII, 8): «Какую роль в образовании прибавочной стоимости, а следовательно, и в образовании фонда накопления капитала играет в наши дни прямой грабеж из фонда необходимого потребления рабочего, это мы видели» [23, с. 616].

Как можно называть «необходимым» труд, если из его стоимости можно «грабить» большую часть – а рабочая сила все равно воспроизводится? И какая же это «прибавочная» стоимость, если она образуется не как свойство труда производить больше, чем стоимость рабочей силы, а за счет грабежа? Политэкономия неадекватна реальности. Причем здесь трудовая теория стоимости и рабочей силы? Переходя к эмпирической реальности, сам Маркс рисует совсем другую картину, в которой и речи нет об эквивалентном обмене. Эксплуатация пролетария представлена в виде присвоения собственником капитала прибавочной стоимости, производимой при использовании купленной капиталистом рабочей силы.

И на раннем этапе капитализма, и в настоящее время рабочий выступал и выступает (редко) вовсе не против «эксплуатации как изъятия прибавочной стоимости после эквивалентной оплаты стоимости рабочей силы», а именно против «грабежа» – когда этот грабеж становился нестерпимым. Маркс представил пролетарскую революцию как возмущение присвоением капиталистом «чистой» прибавочной стоимости именно в идеологии, а в своих текстах, которые считал научными, никакой несправедливости в изъятии прибавочной стоимости нет. И такое противоречие считается антагонистическим.

Это противоречие представляется надуманным, как и сама категория прибавочного труда. Идем малыми шагами.

Необходимый труд оплачен зарплатой, эквивалентной стоимости рабочей силы на рынке. Тут никаких обид нет.

Прибавочный продукт отчуждается капиталистом. Что с ним происходит?

Часть его стоимости капиталист отдает государству в виде налога. На эти деньги строят школы для детей рабочих, то есть вкладывают в воспроизводство рабочей силы. Следовательно, это стоимость не прибавочного продукта, а необходимого, о чем в другом месте убедительно говорит сам Маркс.

Он объясняет на примере строительства дороги: «Есть прибавочный труд, который индивид обязан выполнить, будь то в форме повинности или опосредованной форме налога, сверх непосредственного труда, необходимого ему для поддержания своего существования. Но поскольку этот труд необходим как для общества, так и для каждого индивида в качестве его члена, то труд по сооружению дороги вовсе не есть выполняемый им прибавочный труд, а есть часть его необходимого труда, труда, который необходим для того, чтобы он воспроизводил себя как члена общества, а тем самым и общество в целом, что само является всеобщим условием производительной деятельности индивида» [111, с. 17].

Сказано ясно: «это есть прибавочный труд,.. [но это] вовсе не есть выполняемый им прибавочный труд, а есть часть его необходимого труда».

Другую часть капиталист вкладывает в поддержание, расширение и улучшение производства. Разве это не есть расходы на воспроизводство рабочей силы? Разве она может без них воспроизводиться? Значит, и «этот прибавочный труд вовсе не есть прибавочный труд, а есть часть необходимого труда».

Наконец, какую-то часть капиталист использует на свое потребление. Допустим, он потребляет скромно, как раз в меру своих усилий по организации производства. Но тогда выходит, что он всю прибавочную стоимость возвращает работникам – через государство или свое производство. Чем это хуже полного изъятия прибавочной стоимости государством и его чиновничеством? В чем тут антикапиталистический пафос, «снаряд в голову буржуазии» и т.п.? Выходит, все зависит от нравственности капиталиста?

Почему же речь идет о грабеже? Потому, что категории необходимого и прибавочного труда надуманны, а капиталист платил рабочему в соответствии с балансом сил. И долгое время был кровопийцей, так что это надолго врезалось в память. При чем здесь стоимость рабочей силы? Переходя к эмпирической реальности, Маркс рисует совсем другую картину, в которой и речи нет об эквивалентном обмене. Когда рабочие организовались, а капиталисты научились вытапливать сало из рабочих Юга, они поделились с рабочими метрополии, и «антагонистическое противоречие» испарилось.

Еще важное, но не объясненное предположение Маркса о форме преодоления капиталистического способа производства. Очевидно, что этот сдвиг означал бы кардинальное изменение политэкономии.

Этот процесс Маркс видел так: «Капиталистический способ присвоения, вытекающий из капиталистического способа производства, а следовательно, и капиталистическая частная собственность, есть первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство порождает с необходимостью естественного процесса свое собственное отрицание. Это — отрицание отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры: на основе кооперации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства… Там дело заключалось в экспроприации народной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов» [23, с. 772-773].

Это крайне странный прогноз. Почему надо восстанавливать «индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры»?

Это все подробно изложено в статье "К еврейскому вопросу", которую я разжевал и в рот положил в своей выдающейся статье "К еврейскому вопросу - атомная бомба под Россию". Марксня сектант. И он отстаивает от посягательств государства "права человека", то есть сектанта, поплевывать на общество и заниматься наживой. Это "материалистическая философия", то есть досужая болтовня подлеца марксни и составляет суть его религиозной доктрины. Социализма марксня не допустит пока сектант вроде елены боннер или людмилы алексеевой не удосужится превратится в нового человека и самостоятельно без государства сбиться в коммунизм.

Почему не строить сразу общенародную собственность средств крупного производства на основе общинной культуры, достижений науки и индустриализации?

Потому что марксня гегелянец, а у гегелесни развитие - это развитие "духа свободы". Превращение индивидуально неразвитого дикаря в сектанта кальвиниста. Какая нахрен общенародная собственность? Какое такое вмешательство общества в служение кальвиниста его божку маммоне? Что за реакционную ересь вы несете?

Откуда видно, что эта попытка построить уклад общенародной собственности «консервативна, даже более, реакционна»? Почему это значит «повернуть назад колесо истории»? Разве оно катится только вперед или только назад, а изменить его траекторию никому не дано?

Это видно из одномерной дубово-кальвинистской "диалектики" гегелесни. И из сектантского "материализма" марксни. Если бы вы меньше концентрировались на "политэкономическом" тумане, который, отчаянно скрипя неподготовленными к научному знанию мозгами, напустил придворный щелкопер ротшильдов, и больше концентрировались на его базовых "философских" постулатах, эти вопросы просто не возникли бы.

Примечательно, что в комментариях к высказанному Марксом представлению о том, что отрицание капитализма «восстанавливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры», в канонической книге советской политэкономии («Комментарии к “Капиталу” К. Маркса») эта цитата Маркса прерывается, и далее своими словами говорится: «На смену капиталистической собственности идет общественная собственность» [112, с. 285]. Советскому официальному обществоведению пришлось радикально подправить Маркса, сказав вместо слов «индивидуальная собственность» слова «общественная собственность».
Эта поправка показывает, что политэкономия Маркса не могла быть фундаментом разработки политэкономии советской России.

6.4. Приложение к политэкономии описание форм докапиталистического хозяйства

Для нас очень важен труд Маркса о формах докапиталистического хозяйства народов крупных цивилизаций. Его исследования должны были показать, развиваются ли этнические хозяйства как самобытные формы, или они собираются в общий тренд, согласно объективному естественному закону.

На первой стадии разработки критики политэкономии Марксу приходилось рассматривать античную и германскую производственные системы, порождавшие разные типы земельной собственности, отношений города и деревни. Затем он изучал «азиатский способ производства» с его огосударствлением производительных сил (т.н. «гидравлические цивилизации» Египта, Тигра и Евфрата и др.). В качестве разных целостностей Маркс брал именно цивилизации. Взаимодействие и смена экономических формаций в разных цивилизациях были рассмотрены Марксом в отдельном рабочем материале (в приложении к докапиталистическим формациям), который лежал в стороне от исследования западного капитализма. Этот материал, который Маркс не предполагал публиковать, назывался «Formen die der Kaрitalistischen Рroduktion vorhergehen» («Формы, предшествующие капиталистическому производству»). В западной литературе они так и назывались сокращенно — Formen. Об этом труде сам Маркс с гордостью писал в 1858 г. Лассалю, что он представляет собой «результат исследований пятнадцати лет, лучших лет моей жизни».

Этот материал впервые был опубликован в Москве в 1939—1941 гг. на немецком языке в составе книги «Основания критики политической экономии» («Grundrisse der Kritik der Рolitischen Еkonomie»), а также на русском языке брошюрой. В 1953 г. этот труд вышел в Берлине, затем в 1956 г. в Италии, а потом в других странах – в Лондоне в 1965 г, в 1979 г. в Испании. Formen обсуждались в кругу советских философов в 1970-е годы, и этот труд вошел в 46 том сочинений Маркса и Энгельса, изданный в 1980 г. Никакого влияния на канонические книги по истмату эти обсуждения не оказали.

Английский историк-марксист Э. Хобсбаум в предисловии испанского издания писал: «можно с уверенностью заявить, что всякое марксистское исследование, проведенное без учета этого труда, то есть практически любое исследование, проведенное до 1941 г., должно быть подвергнуто пересмотру в свете Formen». Отметим, что учебник истмата Н.И. Бухарина, а также учебники «Курс исторического материализма» для студентов вузов В.Ж. Келле и М.Я. Ковальзона были написаны именно без учета этого важного труда Маркса. ....

Хобсбаум пишет: «В них [Formen] вводится важное нововведение в классификацию исторических периодов... принимается существование трех или четырех альтернативных путей развития от первобытнообщинного строя, каждый из которых представляет различные формы общественного разделения труда, как уже существующие, так и потенциально присущие каждому пути; этими путями являются: восточный, античный, германский (Маркс, разумеется, не ограничивает его принадлежностью к одному только народу) и славянский. Об этом последнем сказано несколько туманно, хотя чувствуется, что он в существенной мере близок к восточному» [94, с. 12, 23.].

Маркс четко определил вектор развития Запада в состоянии капитализма и, соответственно, какую уготовал Запад судьбу «отставшим» народам, обязанным вести форсированное насаждение капитализма и ликвидацию общины. Здесь был важен исторический выбор России, и мы выбираем суждения, которые только относятся к нашей теме.

Вот выводы Маркса из его рассуждений об «азиатской формы собственности» и об общинной собственности: «В обеих формах индивиды ведут себя не как рабочие, а как собственники и как члены того или иного коллектива [Gemeinwesen], которые в то же время трудятся. Целью этого труда является не созидание стоимости, – хотя они и могут выполнять прибавочный труд, чтобы выменивать для себя чужие продукты, т.е. прибавочные продукты [других индивидов], – но целью всего их труда является обеспечение существование отдельного собственника и его семьи, а также и всей общины» [45, с. 462].

Об «азиатской форме» сказано: «Земля – вот великая лаборатория, арсенал, доставляющий и средства труда, и материал труда, и место для жительства, т.е. базис коллектива. К земле люди относятся с наивной непосредственностью как к собственности коллектива, притом коллектива, производящего и воспроизводящего себя в живом труде. Каждый отдельный человек является собственником или владельцем только в качестве звена этого коллектива, в качестве его члена» [45, с. 463].

Все это нам знакомо, были на этой основе большие экономики, развивались и имели свои самобытные политэкономии.

Об «античной форме» сказано так: «Община (как государство), с одной стороны, есть взаимное отношение между этими свободными и равными частными собственниками, их объединение против внешнего мира; в то же время она их гарантия...

Для добывания жизненных средств индивид ставился в такие условия, чтобы целью его было не приобретение богатства, а самостоятельное обеспечение своего существования, воспроизводство себя как собственника земельного участка и, в качестве такового, как член общины» [45, с. 466, 467].

... «Во всех этих формах основой развития является воспроизводство заранее данных (в той или иной степени естественно сложившихся или же исторически возникших, но ставших традиционными) отношений отдельного человека к его общине и определенное, для него предопределенное, объективное существование как в его отношении к условиям труда, так и в его в отношении к своим товарищам по труду, соплеменникам и т. д., – в силу чего эта основа с самого начала имеет ограниченный характер, но с устранением этого ограничения она вызывает упадок и гибель» [45, с. 474, 475].

...постулат Маркса – скорее, гипотеза. Согласно этой гипотезе коллективное производство общиной сохраняется только при воспроизводстве исходных условий без развития. Такое представление – продукт механистического детерминизма, так представить общину можно только как стационарную равновесную машину. Но уже во второй половине ХIХ века уже стали считать, что общественные процессы неравновесны, и что их системы развиваются, а значит, они не воспроизводят заранее данные условия. Эти системы изменяются и адаптируются к новым условиям – и нет для них обязательных ограничений, без которых системы (в данном случае общины) гибнут. В ХIХ в. уже можно было посредством эмпирического наблюдения рассмотреть такие общины и Японии, Индии, России и в индейских деревнях Латинской Америки. Эта гипотеза Маркса была абстракцией, а в реальности общины разного типа существовали и развивались тысячи лет, хотя и переживая кризисы при неудачных инновациях.

Выведенный из этой абстракции постулат, согласно которого капитализм покроет всю землю и ликвидирует общины и коллективный труд – утопия, которая неадекватна реальности. Само разнообразие цивилизаций и культур это доказывает. Президент крупной японской корпорации «Мицуи дзосен» Исаму Ямасита писал об общине: «После второй мировой войны... существовавший многие века дух деревенской общины начал разрушаться. Тогда мы возродили старую общину на своих промышленных предприятиях... Прежде всего мы, менеджеры, несем ответственность за сохранение общинной жизни... Воспроизводимый в городе... общинный дух экспортируется обратно в деревню во время летнего и зимнего «исхода» горожан, гальванизирует там общинное сознание и сам в результате получает дополнительный толчок» (см. в [97]).

...Строго говоря, начиная с «Манифеста» Маркс подчеркивал неизбежность закона смены формаций – уже из политических целей. Ранее, в исследовании докапиталистических социально-экономических отношений, он исходил именно из разнообразия, альтернативности путей развития. Он писал о том, что античная община-город (полис) развивалась в сторону рабовладельческого строя, но одновременно с этим германская сельская община сразу развивалась к феодальному строю. Таким образом, феодальный строй вовсе не был формацией, выросшей из античного рабовладения. Это были две формации, существовавшие в Европе параллельно, возникшие из первобытнообщинного строя в условиях различной плотности населения у греков и германцев. Но, создавая идеологию для пролетарской революции, марксизм пошел по пути создания простой и убедительной модели истории. Но Россия в эту модель не вписывалась.

Отсюда становится понятным особое отношение Маркса к русской революции. Эту проблему России мы коснемся слегка, в контексте докапиталистических форм хозяйства.

Хобсбаум пишет: «Развитие революционного движения в России заставило Маркса и Энгельса возложить свои надежды на эту страну как на [колыбель] европейской революции. … Интересно отметить, что его точка зрения — в известной мере неожиданно — склонилась к поддержке народников, которые отстаивали тот взгляд, что русская крестьянская община могла создать основу для перехода к социализму без необходимости ее предварительного разрушения посредством развития капитализма. Можно сказать, что эта точка зрения Маркса рассматривалась как не вполне соответствующая всему предыдущему развитию взглядов Маркса и русскими марксистами, которые в этом пункте противоречили народникам, и более поздними марксистами. Во всяком случае, эта его точка зрения не получила подтверждения. Сама формулировка этого мнения Маркса отражает определенную долю сомнения, возможно, из-за того, что ему было трудно аргументировать ее теоретически» [94].

Сомнения Маркса настолько противоречили ортодоксальному марксизму, что и сам он не решился их обнародовать — его еретические мысли они остались в трех (!) вариантах его письма В. Засулич, и ни один из этих вариантов он так ей и не послал (Хобсбаум утверждает, что черновиков письма к Засулич было не три, а четыре). Позже, в 1893 г., Энгельс в письме народнику Н.Ф. Даниельсону (переводчику первого тома «Капитала») пошел на попятный, сделав оговорку, что “инициатива подобного преобразования русской общины может исходить не от нее самой, а исключительно от промышленного пролетариата Запада».

Такими обобщениями, которые искажали картину и обедняли смыслы Formen, были полны труды Маркса и Энгельса, и на них воспитывалась советская интеллигенция. Много у них говорилось и о русской общине – одном из важнейших институтов, отличавших русский тип хозяйства. Маркс пишет (1868): «В этой общине все абсолютно, до мельчайших деталей, тождественно с древнегерманской общиной. В добавление к этому у русских.., во-первых, не демократический, а патриархальный характер управления общиной и, во-вторых, круговая порука при уплате государству налогов и т. д… Но вся эта дрянь идет к своему концу» [95].

Но в момент написания этого письма было известно принципиальное отличие русской общины от древнегерманской. У русских земля была общинной собственностью, так что крестьянин не мог ни продать, на заложить свой надел (после голода 1891 г. общины по большей части вернулись к переделу земли по едокам), а древнегерманская марка была общиной с долевым разделом земли, так что крестьянин имел свой надел в частной собственности и мог его продать или сдать в аренду.

Ниоткуда не следовало в 1868 г., что русская община «вся эта дрянь» идет к своему концу. Возможность русской общины встроиться в индустриальную цивилизацию еще до народников предвидели славянофилы. Так оно и произошло – русские крестьяне, вытесненные в город в ходе коллективизации, восстановили общину на стройке и на заводе в виде «трудового коллектива». Именно этот уклад со многими крестьянскими атрибутами (включая штурмовщину) во многом определил эффективную форсированную индустриализацию СССР.

Обществоведение описало советское хозяйство на языке политэкономии марксизма, но этот язык был неадекватен объекту.

Маркс уже с 50-х годов XIX века определенно сконцентрировал свои усилия на анализе именно западного капитализма, оставив все незападные общества в «черном ящике» азиатского способа производства. Он писал для пролетариата Запада и четко об этом предупреждал. В частности, в 1877 г. он написал письмо в редакцию русского журнала «Отечественные записки» в ответ на статью Жуковского (псевдоним народника Н.К. Михайловского) с протестом против превращения русскими марксистами его теории «в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются,— для того, чтобы прийти в конечном счете к той экономической формации, которая обеспечивает вместе с величайшим расцветом производительных сил общества и наиболее полное развитие человека» [96].

Письмо это, впрочем, не было отправлено по назначению и было опубликовано лишь в 1888 г. Маркс даже обещал издателям переработать первую главу «Капитала» специально для русского читателя. Но этого сделано не было, и нигде Маркс прямо не признал ошибочность «всеобщности» законов исторического развития. В разных цивилизациях формы народного хозяйства развивались согласно системам условий – природных, демографических, культурных и реальных исторических процессов. И в конкретных условиях всем приходится корректировать или даже резко изменять свои экономические доктрины и свои национальные «политэкономии». Конечно, все страны изучают чужие доктрины и концепции, как и технологии. Все используют знания и опыт иных. Но это сложная функция и государства, и общества.

....Разобраться с политэкономиями, особо с капитализмом и СССР, сейчас надо чрезвычайно.

6.5. Диалектика отношения к капитализму в политэкономии Маркса

Возьмем несколько суждений Маркса, которыми он обозначил сущность капитализма и вектор его развития от «дикого капитализма» по пути прогресса до передачи капитала пролетариату. Эти суждения важны как источники и постулаты для политэкономии, а для нас еще важнее тем, что они создают образ западного капитализма, который для нас очень поучителен. Капитализмы есть разные! Тем, кто хочет представить российский капитализм, надо прочитать несколько книг, помимо Маркса. Прежде всего, книгу М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», тем более, что он изучал революцию 1905 г. и особенности России в отношении капитализма.

--- Тут важно понимать, что это просто формы проявления капитализма могут отличаться, а сам капитализм капитализмом и остаётся.

Можно сказать, что суждения о капитализме у Маркса крайне противоречивы: капитализм – прогресс, и он же античеловеческий тип жизнеустройства. Это, наверное – диалектика (или интервенция идеологии в научный труд).

Первые зачатки собственности, господства, неравного распределения труда и продуктов Маркс и Энгельс представили в книге «Немецкая идеология». (Они написали ее с ноября 1845 года по август 1846 года, но не нашли издателя. Впервые полностью опубликована в 1932 году в Москве).

Они видели в отношениях мужчины и женщины в семье зародыш разделения труда – первым его проявлением они считали половой акт. Разделение труда, по их мнению, ведет к появлению частной собственности. Первым предметом собственности и стали в семье женщина и дети, они – рабы мужчины.

Они пишут в «Немецкой идеологии»: «Вместе с разделением труда.., покоящимся на естественно возникшем разделении труда в семье и на распадении общества на отдельные, противостоящие друг другу семьи, – вместе с этим разделением труда дано в то же время и распределение, являющееся притом – как количественно, так и качественно – неравным распределением труда и его продуктов; следовательно, дана и собственность, зародыш и первоначальная форма которой имеется уже в семье, где жена и дети – рабы мужчины. Рабство в семье – правда, еще очень примитивное и скрытое – есть первая собственность, которая, впрочем, уже и в этой форме вполне соответствует определению современных экономистов, согласно которому собственность есть распоряжение чужой рабочей силой. Впрочем, разделение труда и частная собственность, это – тождественные выражения» [26, с. 31].

--- Тут, кстати, интересно, что всяческий феминизм, либероидный сейчас, оказывается, также имеет сходство с марксизмом. Я читал, что первые оголтелые феминистки были марксистками, но вот таких тонкостей не знал. Очень показательно. -- W.

Антропологи, изучавшие «примитивные культуры», считали, что в этой фазе развития человека сохранялся инстинкт бережного отношения к потомству и самке, и уже возникла нравственность и ценности семьи и рода, и это усиливало. Это представление семьи первобытного человека можно принять как умозрительную гипотезу, но на нее опирались, как на научный факт.

Продолжая тему «жена и дети – рабы мужчины», Маркс уже в «Капитале» заявил, что в среде рабочих родители – скрытые рабовладельцы. У Маркса это является не метафорой, а рабочим термином: капитализм сбросил покровы с отношений этих рабовладельцев-отцов, очистил их сущность, фарисейски скрытую ранее религией и моралью. Он пишет в «Капитале»: «Машины революционизируют также до основания формальное выражение капиталистического отношения, договор между рабочим и капиталистом. На базисе товарообмена предполагалось прежде всего, что капиталист и рабочий противостоят друг другу как свободные личности, как независимые товаровладельцы: один — как владелец денег и средств производства, другой — как владелец рабочей силы. Но теперь капитал покупает несовершеннолетних или малолетних. Раньше рабочий продавал свою собственную рабочую силу, которой он располагал как формально свободная личность. Теперь он продает жену и детей. Он становится работорговцем... Зарождение [крупной промышленности] ознаменовано колоссальным иродовым похищением детей. Фабрики рекрутируют своих рабочих, как и королевский флот своих матросов, посредством насилия» [23, с. 407, 767].

В сноске Маркс ссылается на то, что «самые недавние отчеты Комиссии по обследованию условий детского труда отмечают поистине возмутительные и вполне достойные работорговцев черты рабочих-родителей в том, что касается торгашества детьми».

....даже если эта практика во второй половине ХIХ века в Англии была массовой, трудно назвать отца, который погрузился в бедность, работорговцем, да еще сказать, что он «продает жену и детей». Ведь, скорее всего, приходилось работать всей семье и складывать зарплаты в общий котел. Но сами термины в этой сентенции пригодны для нравственного обвинения, соединение идеологического языка с научным текстом вызывает эмоции и отвлекает от объективных выводов. ....

Странно, что далее Маркс говорит, что видит в этом детском труде, несмотря на все невзгоды ребенка, признак общественного прогресса и путь к высшей форме семьи. Он пишет: «Однако не злоупотребление родительской властью создало прямую или косвенную эксплуатацию незрелых рабочих сил капиталом, а наоборот, капиталистический способ эксплуатации, уничтожив экономический базис, соответствующий родительской власти, превратил ее в злоупотребление. Как ни ужасно и ни отвратительно разложение старой семьи при капиталистической системе, тем не менее, крупная промышленность, отводя решающую роль в общественно организованном процессе производства вне сферы домашнего очага женщинам, подросткам и детям обоего пола, создает новую экономическую основу для высшей формы семьи и отношения между полами... Очевидно, что составление комбинированного рабочего персонала из лиц обоего пола и различного возраста, будучи в своей стихийной, грубой, капиталистической форме, когда рабочий существует для процесса производства, а не процесс производства для рабочего, зачумленным источником гибели и рабства, при соответствующих условиях должно превратиться, наоборот, в источник гуманного развития» [23, с. 500-501].

Так что за жизнеустройство – капитализм? Уже три века капитализма – «рабочий существует для процесса производства, зачумленным источником гибели и рабства», а «при соответствующих условиях должно превратиться, наоборот, в источник гуманного развития». Почему возникнут эти «соответствующие условия»?

Ведь оценки капитализма как социально-экономической формацией Маркса и Энгельса ужасны:

1845 г.: «Цепи рабства, которыми буржуазия сковала пролетариат, нигде не выступают так ясно, как в фабричной системе. Здесь исчезает юридически и фактически всякая свобода… Рабочие обречены на то, чтобы с девятилетнего возраста до самой смерти физически и духовно жить под палкой» [90, с. 405-406]).

1875 г.: «Система наемного труда является системой рабства, и притом рабства тем более сурового, чем больше развиваются общественные производительные силы труда, безразлично, лучше или хуже оплачивается труд рабочего» [98].

Но сопротивляться капитализму народ не должен, это сопротивление Маркс квалифицирует как реакционное. Гораздо важнее, по его мнению, «прогресс промышленности, невольным носителем которого является буржуазия». «Невольным носителем»!

Маркс и Энгельс в «Манифесте коммунистической партии» определили: «Средние сословия: мелкий промышленник, мелкий торговец, ремесленник и крестьянин — все они борются с буржуазией для того, чтобы спасти свое существование от гибели, как средних сословий. Они, следовательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны: они стремятся повернуть назад колесо истории» [92, с. 436].

Что это за «колесо истории»? Почему народы, которых оно грозит раздавить, не имеют права попытаться оттолкнуть его от своего дома – пусть бы катилось по другой дорожке? Причем с обвинением в реакционности таких попыток Маркс обращается и к народам, которые вовсе не находятся в колее этого «колеса» – например, к русскому.

Маркс пишет о становлении капитализма: «Итак, к чему сводится первоначальное накопление капитала, т. е. его исторический генезис? Поскольку оно не представляет собой непосредственного превращения рабов и крепостных в наемных рабочих и, следовательно, простой смены формы, оно означает лишь экспроприацию непосредственных производителей, т. е. уничтожение частной собственности, покоящейся на собственном труде» [23, с. 770].

Такими «непосредственными производителями» на Западе были крестьяне в общинах с частной собственностью, ремесленники в цехах и работники в мануфактурах (тоже в общинах). Но в России не было «частной собственности, покоящейся на собственном труде». Для создания таковой надо было сначала разрушить общинную собственность, без частной собственности на участок. На этой стадии в России и произошло столкновение – революция 1905 г. и столыпинская реформа. В Западной Европе в ходе аналогичного столкновения община потерпела поражение, а в России победила. Никаких «огораживаний» и овец на общинную землю не ворвались, и на ней не расцвел капитализм.

А.В. Чаянов писал: «В России в период, начиная с освобождения крестьян (1861 г.) и до революции 1917 г., в аграрном секторе существовало рядом с крупным капиталистическим хозяйством – крестьянское семейное хозяйство, что и привело к разрушению первого, ибо малоземельные крестьяне платили за землю больше, чем давала рента капиталистического сельского хозяйства, что неизбежно вело к распродаже крупной земельной собственности крестьянам» [18, с. 143].

Это – совершенно иной процесс становления капитализма, нежели на Западе. Формула первоначального накопления капитала, записанная в «Капитал» для России не годится. Значит, это представление из «Капитала» нельзя было включать в условную политэкономию социализма, надо было изложить реальное состояние и вектор движения общности, которая составляла 85% населения России (и рабочие мыслили в этой сфере, как крестьяне).

Маркс говорит о судьбе мелкотоварного частного производства и его уничтожении капитализмом. Это важная часть политэкономии – описание активного периода становления капитализма. Надо учесть, что этот процесс шел в разных странах по-разному. Здесь речь идет о политэкономии англо-саксонского капитализма.

Он пишет: «В недрах общества начинают шевелиться силы и страсти, которые чувствуют себя скованными этим способом производства. Последний должен быть уничтожен, и он уничтожается. Уничтожение его, превращение индивидуальных и раздробленных средств производства в общественно концентрированные, следовательно, превращение карликовой собственности многих в гигантскую собственность немногих, экспроприация у широких народных масс земли, жизненных средств, орудий труда, — эта ужасная и тяжелая экспроприация народной массы образует пролог истории капитала. Она включает в себя целый ряд насильственных методов, из которых мы рассмотрели выше лишь эпохальные методы, как методы первоначального накопления. Экспроприация непосредственных производителей совершается с самым беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых, самых грязных, самых мелочных и самых бешеных страстей. Частная собственность, добытая трудом собственника, основанная, так сказать, на срастании отдельного независимого работника с его орудиями и средствами труда, вытесняется капиталистической частной собственностью, которая покоится на эксплуатации чужой, но формально свободной рабочей силы» [23, с. 771-772].

Итак, на трудовое население накатывает враг, угрожающий «ужасной экспроприацией народной массы», причем «с самым беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых и самых бешеных страстей», но мешать ему нельзя – прогресс!

Но по России «колесо истории» прокатилось иначе, чем по Западной Европе – так почему же и ей надо класть шею под это «колесо»? Разве нельзя без вандализма и «самых подлых и самых бешеных страстей» наладить прогресс?

В России в 70-х годах ХIХ века «разрешили» свободное развитие капитализма, в результате чего пришли к тяжелому противостоянию сословий и к революции. М.Е. Салтыков-Щедрин тогда писал: «В последнее время русское общество выделило из себя нечто на манер буржуазии, то есть новый культурный слой, состоящий из кабатчиков, процентщиков, банковых дельцов и прочих казнокрадов и мироедов. В короткий срок эта праздношатающаяся тля успела опутать все наши палестины; в каждом углу она сосет, точит, разоряет и, вдобавок, нахальничает... Это совсем не тот буржуа, которому удалось неслыханным трудолюбием и пристальным изучением профессии (хотя и не без участия кровопивства) завоевать себе положение в обществе; это просто праздный, невежественный и притом ленивый забулдыга, которому, благодаря слепой случайности, удалось уйти от каторги и затем слопать кишащие вокруг него массы “рохлей”, “ротозеев” и “дураков”».

7. Представление народного хозяйства Российской империи

...Странно, что Русь и Россия много почерпнули из культур Евразии, а для реформирования наше хозяйства в ХХ веке пригласили «чикагских мальчиков». Вот и удивлялись: «Мы не знаем общества, в котором живем».

С конца XIX в. разные варианты политэкономии разошлись, и ее стали называть «экономическая наука», но в России продолжали спорить в рамках политэкономии и тяготели к марксизму. С.Н. Булгаков даже писал в «Философии хозяйства»: «Практически все экономисты суть марксисты, хотя бы даже ненавидели марксизм». Как говорят, марксисты никогда не отказывались от понятия «политическая экономия». Но российские экономисты изучали западные концепции, литература была доступна.

...И были уже учебники русских экономистов – часто революционеров, как А.А. Карелин, или консерваторов, противников марксизма, как П.И. Георгиевский...

[П.И. Георгиевский писал: «В интересах истины вообще мы можем только пожелать, чтобы поскорее устранилось, особенно сильно у нас, в России, обнаруживающееся … марксистское пленение человеческой мысли и можно было сказать, что у этой теории осталось только прошлое, но нет ни настоящего, ни будущего». Так, в университете читали параллельные курсы по политэкономии «реакционер» Георгиевский и марксист Туган-Барановский].

...Сделаем короткие вводные данные о народном хозяйстве Российской империи. Сначала изложим вспомогательное представление – промышленности, там определились проблемы с капитализмом.

7.1. Промышленность

До Промышленной революции в Европе Россия по типу производства мало чем отличалась от других стран – мануфактуры, ремесленного типа с традиционными технологиями. Заводы строились в лесах около рек и озер, двигателем служило водяное колесо, топливом – древесный уголь. Как отрасль промышленность оформилась при Петре I, когда для армии и флота было построено около 100 крупных по тем временам заводов и фабрик. Часть их была казенной, но их охотно продавали или передавали частным хозяевам (тогда еще не научились бороться с коррупцией и казнокрадством). Но эти заводы, став частными, были обязаны выполнять казенные заказы по согласованным ценам. ...

...Для поддержания мобилизационного потенциала требовалась государственная экономика – не только военного характера, но и для защиты внутреннего рынка в условиях экспансии западного капитала, а также для освоения природных ресурсов.

Реально, с самого начала и до существования Российской империи развитие промышленности происходило в тесном взаимодействии с государством, и классическая английская политэкономия с ее принципом laissez faire, laissez passer была совершенно чужда доктринам российской промышленности. Слово капитализм имел в России иной смысл.

Каков был характер собственности в промышленности? Вот данные истории: «До 1861 г. все неказенные промышленные предприятия, исключая вотчинные, функционировали на посессионном праве... Условность посессионного землевладения переходила и на объекты, располагавшиеся на этой земле, поэтому условием владения и пользования имуществом становилось жесткое регламентирование хозяйственной деятельности. В результате настоящим хозяином промышленных объектов была Мануфактур-коллегия, а позже ряд других государственных ведомств. Они давали разрешение на открытие предприятий, осуществляли контроль за их деятельностью, могли использовать секвестр и конфискацию. Фактически государство рассматривало объекты промышленности как имущество казны. Путем посессионного владения государственный сектор расширял свои границы, включая в них даже объекты, не являвшиеся казенной собственностью и исключая возможность возникновения “вечной” и независимой от государства собственности. С 1861 г. впервые законодательно проводится деление промышленных заведений на казенные и частные» [133, с. 697-698].

Однако, в мае 1914 г. в «Уставе о Промышленности…» деление предприятий на казенные и частные исчезло, как и вопрос собственности в характеристике предприятия.
В конце ХIХ и начале ХХ века большую роль в промышленности играли государственные монополии. Они и в докапиталистический период преобладали в экономике [16, с. 347-352]. Историк К.Ф. Шацилло объяснял, как действовали казенные заводы: «Совершенно ясно, что в крупнейшей промышленности, на таких казенных заводах, как Обуховский, Балтийский, Адмиралтейский, Ижорский, заводах военного ведомства, горных заводах Урала капитализмом не пахло, не было абсолютно ни одного элемента, который свойствен политэкономии капитализма. Что такое цена, на заводах не знали; что такое прибыль – не знали, что такое себестоимость, амортизация и т.д. и т.п. – не знали. А что было? Был административно-командный метод» [134].

Эти представления и практика управленцев экономических ведомств царского правительства позволили Советскому правительству сразу начать проектировать хозяйственные планы, смягчая травмы преобразования.

Вообще, в отличие от западного капитализма, где представители крупной буржуазии начинали как предприниматели, российский капитализм с самого начала складывался в основном как акционерный. Крупные капиталисты современного толка происходили не из предпринимателей, а из числа управленцев — директоров акционерных обществ и банков, чиновников, поначалу не имевших больших личных капиталов. Крупные московские («старорусские») капиталисты вроде Рябушинских, Морозовых или Мамонтовых, начинали часто как распорядители денег старообрядческих общин. По своему типу мышления и те, и другие, не походили на западных буржуа-индивидуалистов.

...С начала 1890-х годов государство почти полностью взяло на себя расходы по строительству ЖД. Доля казны в финансовом обеспечении эксплуатации частных дорог составляла в 1873 г. 63,8%, в 1883 г. 90,2%, в 1893 г. 80,4%. Частные дороги выкупались в казну, и их доля снизилась с 93% в 1883 г. до 32% в 1913 г. Это позволяло эффективно управлять всей сетью и не допускать завышения тарифов. Российские ЖД были огромной системой современного промышленного типа.

Рост в 1900-1913 гг. тоже прерывался моментами нестабильности. Частично они были вызваны колебаниями на финансовых рынках Европы, от которых сильно зависел российский капитал, частично коррупцией и биржевыми спекуляциями и мошенничествами. Финансовые затруднения возникли в результате войны с Японией и революционных событий 1905 г., которые вызвали отток денег за рубеж. Напряженность, вызванная реформой Столыпина, вызвала сбой 1908 года.

В абсолютных показателях производства и в социальной организации промышленности Россия сильно уступала промышленно развитым странам. Отметим лишь, что в 1913 г. в промышленности России было занято 3 млн. рабочих, причем 8,8% из них были подростки и 2,8% малолетние. 60% рабочих относились к категории малоквалифицированных. Социальные условия труда были исключительно тяжелыми.

В 1913 г. Россия уступала Германии в добыче угля в 5,3 раза, выплавке стали в 3,5 раз, в машиностроении в 11,4 раза. Добыча угля находилась в большой мере под контролем иностранного капитала (синдикат «Продуголь»), который завышал цены и ограничивал добычу, что обусловило «угольный голод». При наличии больших запасов угля, Россия была вынуждена покрывать до 20% своих потребностей импортом угля (в основном из Англии). В 1908 г. 40% потребностей промышленности в топливе покрывались дровами, древесным углем и торфом.

Финансовое положение государства было крайне неустойчивым. При сумме государственных доходов России в 1906 г. 2,03 млрд. руб. государственный долг составил 7,68 млрд., причем на 3/4 это был внешний долг. Дефицит госбюджета в России составлял почти 1/4 доходов и покрывался займами.

В марте 1906 г. Председатель Совета министров С.Ю. Витте писал министру иностранных дел В.Н. Ламздорфу: «Мы находимся на волоске от денежного (а следовательно, и общего) кризиса. Перебиваемся с недели на неделю, но всему есть предел». В апреле 1906 г. правительству удалось получить у западных банкиров заем в 843 млн. руб. (за вычетом процентов было получено 677 млн. чистыми). .... Западные банкиры спасли тогда царизм от финансового краха. Но уже в начале сентября 1906 г. министр финансов В.Н. Коковцов жаловался П.А. Столыпину на нехватку 155 млн. руб. Европейские банки при таком положении продолжили экспансию в Россию, полностью ставя под контроль ее экономику.

...Вот каково было положение к 1910 г. В металлургии банки владели 88% акций, 67% из этой доли принадлежало парижскому консорциуму из трех банков, а на все банки с участием (только участием!) русского капитала приходилось 18% акций. В паровозостроении 100% акций находилось в собственности двух банковских групп — парижской и немецкой. В судостроении 96% капитала принадлежало банкам, в том числе 77% — парижским. В нефтяной промышленности 80% капитала было в собственности у групп «Ойл», «Шелл» и «Нобель». В руках этих корпораций было 60% всей добычи нефти в России и 3/4 ее торговли.

В дальнейшем захват российской промышленности и торговли иностранным капиталом не ослабевал, а усиливался. В 1912 г. у иностранцев было 70% добычи угля в Донбассе, 90% добычи всей платины, 90% акций электрических и электротехнических предприятий, все трамвайные компании и т.д.

...К началу мировой войны уже стало почти очевидно, что такой уровень присутствия иностранного капитала уже лишает Россию и политической независимости. Вот документ, который нам сегодня очень близок и понятен. Это выдержка из рапорта прокурора Харьковской судебной палаты на имя министра юстиции от 10 мая 1914 г. №3942:

«В дополнение к рапорту от 25 апреля с.г. за № 3470 имею честь донести вашему высокопревосходительству, что в настоящее время продолжается осмотр документов, отобранных в правлении и харьковском отделении общества «Продуголь», причем выясняется, между прочим, что это общество, являясь распорядительным органом синдиката каменноугольных предприятий Донецкого бассейна, находится в полном подчинении особой заграничной организации названных предприятий — парижскому комитету».

Далее в письме прокурора приводятся выдержки из документов, которые показывают, что парижский комитет диктует предприятиям объемы производства угля и цены, по которым уголь продается на российском рынке. К началу войны в России был искусственно организован «угольный голод» и повышены цены на уголь.

вот справка из книги М. Галицкого «Иностранные капиталы в русской промышленности перед войной» (М., 1922): «Добыча угля в 1912 г. на рудниках 36 акционерных обществ Донбасса составляла 806,78 млн. пудов. 25 АО имели почти исключительно иностранный капитал, они добывали 95,4% угля от добычи АО. Правления 19 АО из этих 25 находились в Бельгии и Франции. В руках иностранных обществ было свыше 70% общей добычи угля в Донбассе... Около 90% добычи платины в России находится в руках иностранных компаний... Помимо концентрации свыше 3/4 торговли нефтью в России, иностранные финансовые синдикаты располагали в 1914 г. собственной добычей нефти в размере около 60% общеимперской добычи» и т.д. по всем отраслям.

С этим положением царское правительство справиться не смогло. В России при активном участии западного капитала, теневых предпринимателей и коррумпированных чиновников формировалась специфическая экономика периферийного капитализма. Но известно, что когда западный капитализм вторгается в иную культуру и превращает ее в свою периферию, происходит резкий разрыв между хозяйственной и социальной структурой общества — и ни о каком здоровом национальном развитии при этом не может быть и речи.

В.В. Крылов пишет: «В экономической сфере традиционные уклады развивающихся стран исчезают так же, как это было и в Европе XIX века, но в сфере социальной происходит нечто иное. Разоряемые трудящиеся не вбираются во всей своей массе в современные сектора, но продолжают существовать рядом с ними теперь уже в виде все возрастающего сектора бедности, незанятости, пауперизма, социального распада. И это нечто более грозное, нежели обычная резервная армия безработных в бывших метрополиях.

В перспективе капиталистический путь развития должен привести развивающиеся страны не к такому состоянию, когда капиталистические порядки, вытеснив прочие уклады, покроют собою все общество в целом, как это случилось в прошлом в нынешних эпицентрах капитала, но к такому, когда могучий по доле в национальной экономике, но незначительный по охвату населения капиталистический уклад окажется окруженным морем пауперизма, незанятости, бедности.
Такого взаимодействия капиталистического уклада с докапиталистическими и таких его результатов европейская история в прошлом не знала. Это специфический продукт капиталоемкого, позднего, перезрелого капитализма» [13, с. 144].

Именно такой капитализм развивался в России. ...

...Достоверная информация о жизни крестьян доходила от военных. Они забили тревогу, что наступление капитализма привело к резкому ухудшению питания призывников в армию из крестьян. Генерал А.Д. Нечволодов (разведка) приводит данные из статьи академика И.Р. Тарханова «Нужды народного питания» в «Литературном медицинском журнале» (март 1906), согласно которым русские крестьяне в среднем на душу населения потребляли продовольствия на 20,44 руб. в год, а английские – на 101,25 руб.

...Промышленность, которая находилась под контролем западного капитала, не стала двигателем всего народного хозяйства, не вступила в кооперативное взаимодействие с крестьянством. Прежде всего, она не дала селу средства, которые позволили бы интенсифицировать хозяйство и повысить его продуктивность (машины и минеральные удобрения). С другой стороны, она не предоставила крестьянству рабочих мест, чтобы разрешить проблему аграрного перенаселения, которое все сильнее определяло положение в европейской части России.

Для нас важно, что система промышленности периферийного капитализма принципиально отличалась от той промышленности ХIХ века, парадигмой которой была классическая политэкономия – от А. Смита и до «Капитала» Маркса. Учебники политэкономии и постулаты истмата и трудов Маркса были неадекватны структуре народного хозяйства России.

Возможность русской общины встроиться в индустриальную цивилизацию еще до народников предвидели славянофилы. ... Еще более определенно высказывался Д.И. Менделеев, размышляя о выборе для России такого пути индустриализации, при котором она не попала бы в зависимость от Запада: «В общинном и артельном началах, свойственных нашему народу, я вижу зародыши возможности правильного решения в будущем многих из тех задач, которые предстоят на пути при развитии промышленности и должны затруднять те страны, в которых индивидуализму отдано окончательное предпочтение». [19, с. 169, 343–344].

В этой структуре и произошла частично индустриализация Российской империи и полностью – советская.

7.2. Сельское хозяйство

Выберем главные факторы состояния сельского хозяйства России в короткой вводной. Сравним факторы нашей деревни с аналогичными факторами – элементами политэкономии западного капитализма.

Описанное в истории время с Х по XIX века показывает, что практически все богатство России создавалось сельскохозяйственным трудом крестьянства. Запад с ХVI века начал уже эксплуатацию колоний, но и там сельское хозяйство играло огромную роль. Так давайте сравним условия земледелия.

В ХIV веке в Англии и Франции поле вспахивали три-четыре раза, в ХVII веке четыре-пять раз, в ХVIII веке рекомендовалось производить до семи вспашек. Главными условиями для такого возделывания почвы был мягкий климат и стальной плуг, введенный в оборот в ХIV веке. Возможность пасти скот практически круглый год и высокая биологическая продуктивность лугов позволяла держать большое количество скота и обильно удобрять пашню. ....

По нормам XIX в. для ежегодного удобрения парового клина нужно было иметь 6 голов крупного скота на десятину пара [то есть 12 голов на средний двор – С.К-М]. Поскольку стойловое содержание скота на основной территории России было необычайно долгим (198-212 суток), то, по данным XVIII-XIX вв., запас сена должен был составлять на лошадь – 160 пудов, на корову – около 108 пудов, на овцу – около 54 пудов… Однако заготовить за 20-30 суток сенокоса 1244 пуда сена для однотяглового крестьянина пустая фантазия… Факты свидетельствуют, что крестьянская лошадь в сезон стойлового содержания получала около 75 пудов сена, корова, наравне с овцой, – 38 пудов. Таким образом, вместо 13 кг в сутки лошади давали 6 кг, корове вместо 8 или 9 кг – 3 кг и столько же овце. А чтобы скот не сдох, его кормили соломой. При такой кормежке удобрений получалось мало, да и скот часто болел и издыхал» [118].

Сравним урожайность на Западе и в России. Ф. Бродель приводит множество документальных сведений. В имениях Тевтонского ордена в Пруссии урожайность пшеницы с 1550 по 1695 г. доходила до 8,7 ц/га, во Франции с 1319 по 1327 г. пшеница давала урожаи от 12 до 17 ц/га (средний урожай сам-восемь) [34, с. 135]. В целом по Англии дается такая сводка урожайности зерновых: 1500-1700 гг. 7:1; 1750-1820 гг. 10,6:1. Такие же урожаи были в Ирландии и Нидерландах, чуть ниже во Франции, Германии и Скандинавии. Итак, с ХVI по ХIХ век они выросли от сам-пять до сам-десять.

Какие же урожаи были в России? Читаем у Милова: «В конце XVII в. на основной территории России преобладали очень низкие урожаи. В Ярославском уезде рожь давала от сам-1,0 до сам-2,2. В Костромском уезде урожайность ржи колебалась от сам-1,0 до сам-2,5. Более надежные сведения об урожайности имеются по отдельным годам конца XVIII в.: это сводные погубернские показатели. В Московской губернии в 1788, 1789, 1793 гг. средняя по всем культурам урожайность составляла сам-2,4; в Костромской (1788, 1796) – сам-2,2; в Тверской (1788-1792) средняя по ржи сам-2,1; в Новгородской – сам-2,8».

Разница колоссальная! Эта разница, из которой и складывалось «собственное» богатство Запада, накапливалась в течение тысячи лет. А ведь и крестьянин, и лошадь работали впроголодь.

У России колоний не было, источником инвестиций было то, что удавалось выжать из крестьян. Насколько прибыльным было их хозяйство? Милов пишет: «На этот счет есть весьма выразительные и уникальные данные о себестоимости зерновой продукции производства, ведущегося в середине XVIII века в порядке исключения с помощью вольнонаемного (а не крепостного) труда. Средневзвешенная оценка всех работ на десятине (га) в двух полях и рассчитанная на массиве пашни более тысячи десятин (данные по Вологодской, Ярославской и Московской губерниям) на середину века составляла 7 руб. 60 коп. Между тем в Вологодской губернии в это время доход достигал в среднем 5 руб. с десятины при условии очень высокой урожайности. Следовательно, затраты труда в полтора раза превышали доходность земли… Взяв же обычную для этих мест скудную урожайность (рожь сам-2,5, овес сам-2), мы столкнемся с уровнем затрат труда, почти в 6 раз превышающим доход» [119].

После реформы крестьяне стали арендовать и покупать землю у помещиков. Вот факт: если принять площади, полученные частными землевладельцами при реформе 1861 г. за 100%, то к 1877 г. у них осталось 87%, к 1887 г. 76%, к 1897 г. 65%, к 1905 г. 52% и к 1916 г. При этом, 41%, из которых 2/3 этой земли использовалось крестьянами через аренду. То есть, за время «развития капитализма» к крестьянам как землепользователей перетекло 86% частных земель.

W.: Наглядно показано, что монетаристская модель не работает.

Знаток прусского сельского хозяйства Гакстгаузен в 40-х годах ХIХ века изучал в России доходность хозяйств в Верхнем Поволжье. Он советовал немцам: «Если вам подарят поместье в северной России при условии, чтобы вы вели в нем хозяйство так же, как на ферме в Центральной Европе – лучше всего будет отказаться от него, так как год за годом в него придется только вкладывать деньги».

В этих условиях ни о каком капитализме речи и быть не могло. Организация хозяйства (политэкономия) могла быть только крепостной, общинной, а затем колхозно-совхозной. Реформа Столыпина была обречена на неудачу по причине непреодолимых объективных ограничений. А вести хозяйство «не так, как на ферме в Центральной Европе», а как в России, можно было прекрасно. И помещики были счастливы, получив поместье в наследство.

На Западе промышленность развивалась таким образом, что город вбирал из села рабочую силу и численность сельского населения сокращалась. Село не беднело, а богатело. В 1897 г. при численности населения России 128 млн. человек лишь 12,8% жили в городах. В Германии в 1895 г. сельское население составляло 35,7%. А главное, уменьшалась и его абсолютная численность вследствие оттока его в промышленность. В Англии и Франции абсолютное сокращение сельского населения началось еще раньше (в 1851 и 1876 гг.). В США размер обрабатываемой площади земли в расчете на одного занятого был в 5 раз больше, чем в России. При примерно одинаковом уровне урожайности это означало получение в 5 раз больше продукции на одного занятого.

В России же быстро росло именно сельское население: 71,7 млн. в 1885 г., 81,4 в 1897 г. и 103,2 млн. в 1914 г. Свыше половины прироста сельского населения не поглощалось промышленностью и оставалось в деревне. В начале ХХ века увеличение численности рабочей силы в промышленности стало почти полностью обеспечиваться за счет естественного прироста самого городского населения. В 1900-1908 гг. общая численность рабочих возрастала ежегодно на 1,7%, что равно естественному приросту населения. Ни о каком бурном росте не было и речи, промышленный город стал анклавом капитализма, окруженным морем беднеющего крестьянства.

После революции 1905-1907 г. правительство решилось на крайний эксперимент (experimentum crucis) – реформу Столыпина, «прусский путь развития капитализма в сельском хозяйстве». Задумано было так: если принудить крестьянина к выходу из общины с наделом, то произойдет быстрое расслоение крестьян, богатые скупят все наделы и станут фермерами, а остальные — батраками. Получится капитализм на селе, как называли, «опора строя».

Советники соединяли части английской и прусской политэкономий. Многие из правых считали, что идея реформы не отвечала реальности. Разрушительная идея программы Столыпина пугала даже либералов – поборников модернизации по западному типу. Е.Н. Трубецкой писал в 1906 г., что Столыпин, «содействуя образованию мелкой частной собственности, вкрапленной в общинные владения.., ставит крестьянское хозяйство в совершенно невозможные условия». Он предвидел, что в политическом плане это ведет «к возбуждению одной части крестьянского населения против другой» и предлагал не поддерживать реформу именно из-за того, что она вызовет «раздор и междуусобье в крестьянской среде».

Аграрное перенаселение создало порочные круги столь фундаментального характера, что их никак не могла разорвать реформа, не предполагавшая крупных вложений ресурсов в сельское хозяйство. Но группа московских («прогрессивных») миллионеров выступила в 1906 г. в поддержку столыпинской реформы и заявила: «Дифференциации мы нисколько не боимся... Из 100 полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью не страдаем. Наши идеалы — англосаксонские. Помогать в первую очередь нужно сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем» [122].

Главным в опыте реформы было то, что трудовые крестьянские хозяйства, выйдя из общины и даже приобретя, с большими лишениями, дополнительные наделы, быстро теряли землю. Кто же ее скупал? Газеты того времени писали, что землю покупают в основном «те деревенские богатеи, которые до того времени не вели собственного сельского хозяйства и занимались торговлей или мелким ростовщичеством».

После революции 1905-1907 г. правительство решилось на крайний эксперимент (experimentum crucis) – реформу Столыпина, «прусский путь развития капитализма в сельском хозяйстве». Задумано было так: если принудить крестьянина к выходу из общины с наделом, то произойдет быстрое расслоение крестьян, богатые скупят все наделы и станут фермерами, а остальные — батраками. Получится капитализм на селе, как называли, «опора строя».

Советники соединяли части английской и прусской политэкономий. Многие из правых считали, что идея реформы не отвечала реальности. Разрушительная идея программы Столыпина пугала даже либералов – поборников модернизации по западному типу. Е.Н. Трубецкой писал в 1906 г., что Столыпин, «содействуя образованию мелкой частной собственности, вкрапленной в общинные владения.., ставит крестьянское хозяйство в совершенно невозможные условия». Он предвидел, что в политическом плане это ведет «к возбуждению одной части крестьянского населения против другой» и предлагал не поддерживать реформу именно из-за того, что она вызовет «раздор и междуусобье в крестьянской среде».

Аграрное перенаселение создало порочные круги столь фундаментального характера, что их никак не могла разорвать реформа, не предполагавшая крупных вложений ресурсов в сельское хозяйство. Но группа московских («прогрессивных») миллионеров выступила в 1906 г. в поддержку столыпинской реформы и заявила: «Дифференциации мы нисколько не боимся... Из 100 полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью не страдаем. Наши идеалы — англосаксонские. Помогать в первую очередь нужно сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем» [122].

Главным в опыте реформы было то, что трудовые крестьянские хозяйства, выйдя из общины и даже приобретя, с большими лишениями, дополнительные наделы, быстро теряли землю. Кто же ее скупал? Газеты того времени писали, что землю покупают в основном «те деревенские богатеи, которые до того времени не вели собственного сельского хозяйства и занимались торговлей или мелким ростовщичеством».

В 1911 г. газета «Речь» писала: «добрая половина крестьянских посевных земель находится в руках городских кулаков, скупивших по 30 и более наделов». В Ставропольской губернии земля скупалась в больших размерах «торговцами и другими лицами некрестьянского звания. Сплошь и рядом землеустроитель вынужден отводить участки посторонним лицам в размере 100, 200, 300 и более дес.». Заметим, что закон запрещал продавать более шести наделов в одни руки (средний надел составлял 7 дес.). Видно, была и тогда в России коррупция.

Зачем скупали землю кулаки? Прежде всего в целях сдачи ее в аренду — за отработки (бесплатный труд) или исполу (за половину урожая). Переход земли из наделов в аренду означал обогащение сельских паразитов-рантье за счет регресса хозяйства и страданий крестьянина.

Банк покупал у выходящих из общины крестьян землю в среднем по 45 руб. за десятину, а продавал землю по цене до 150 руб. Вот вывод ученых того времени: «Продавая земельные участки по невероятно вздутой цене и в то же время беспощадно взыскивая платежи, банк в конце концов приводил к разорению своих наименее имущих и состоятельных покупателей, и последние нередко или оказывались вынужденными добровольно продавать свои участки и оставаться совсем без земли, или насильственно удалялись, “сгонялись” самим банком за неисправный взнос платежей».

Россия в начале ХХ в. могла обеспечить средствами для интенсивного хозяйства лишь кучку капиталистических хозяйств помещиков (на производство 20 % товарного хлеба), но не более. Остальное — горбом крестьян. В 1910 г. в России в работе было 8 млн деревянных сох, более 3 млн деревянных плугов и 5,5 млн железных плугов. Соха дополняла плуг, а не воевала с ним.

Обещанной помощи от государства крестьяне, выделявшиеся на хутора, не получили. Историк А.В. Ефременко пишет на основании отчетов о реформе и исследований 1914–1915 гг.: «Переход к хуторскому землевладению, при всей его экономической выгоде и агрономической целесообразности, не мог не ухудшить материальное положение новых собственников, так как все денежные средства их в начальный период шли главным образом на самые неотложные расходы, связанные с возделыванием земли или переносом построек. Тем не менее, с 1907 по 1913 гг. денежное вспомоществование получили лишь 307 365 таких домохозяйств, или 27,6% всех перешедших к единоличному землевладению. Общая же сумма выданных им за семь лет пособий и ссуд составила 26,8 млн руб., или в среднем 87,2 руб. на один двор… Такими деньгами никого на хутор заманить было нельзя, тем более что почти 95% общей суммы материального содействия при землеустройстве выдавались в виде ссуд, а безвозвратные пособия составляли только 5%» [123].

Т. Шанин делает обзор выступлений делегатов двух съездов 1905 г., на которых было достигнуто общее согласие относительно идеального будущего. Он пишет: «Крестьянские делегаты продемонстрировали высокую степень ясности своих целей. Идеальная Россия их выбора была страной, в которой вся земля принадлежала крестьянам, была разделена между ними и обрабатывалась членами их семей без использования наемной рабочей силы. Все земли России, пригодные для сельскохозяйственного использования, должны были быть переданы крестьянским общинам, которые установили бы уравнительное землепользование в соответствии с размером семьи или “трудовой нормой”, т.е. числом работников в каждой семье. Продажу земли следовало запретить, а частную собственность на землю — отменить» [125, с. 204].

Приговоры и наказы крестьянских общин в 1905-1907 гг. в совокупности и была низовая политэкономия. Она влияла на все остальные институты крестьянского жизнеустройства. В России уже было много грамотных крестьян и рабочих, а также много студентов и интеллигентов, которые пересказывали представления западных интеллектуалов, их образа современного капитализма. Этот образ для большинства населения России был неприемлем.

...Порочный круг «секторного разрыва» между промышленностью и сельским хозяйством смог быть разомкнут, а секторный разрыв преодолен только при советском строе в результате единого процесса коллективизации-индустриализации. Как ни труден был этот процесс, он воссоединил промышленность и сельское хозяйство в единое народное хозяйство СССР, ликвидировал угрозу голода, поднял сельский труд на совершенно новый технологический уровень и предоставил уходящим из деревни молодым людям рабочее место в современном производстве.

Проект либералов и буржуазии, основанный на западной политэкономии, не прошел.

7.3. Состояние российской экономической науки перед 1917 г.

Структура мышления образованного слоя и привилегированных сословий второй половины ХIХ в. опиралась на набор понятий Запада и на его авторитет. Это означало, что и в России должен быть капитализм. ... Из этого широкого течения выбивались наследники славянофилов — и консерваторы, и революционеры (народники). Против них встали либералы и марксисты. Молодой Ленин в работе 1897 г. «От какого наследства мы отказываемся» он так определил суть народничества, две его главные черты: «признание капитализма в России упадком, регрессом» и «вера в самобытность России, идеализация крестьянина, общины и т.п.».

В 80-е годы экономисты-народники развили концепцию некапиталистического («неподражательного») пути развития хозяйства России. Один из них, В.П. Воронцов, писал: «Капиталистическое производство есть лишь одна из форм осуществления промышленного прогресса, между тем как мы его приняли чуть не за самую сущность». Это была сложная концепция, соединяющая формационный и цивилизационный подход к изучению истории. Народники прекрасно знали марксизм, многие из них были лично знакомы с Марксом или находились с ним и Энгельсом в оживленной переписке.

Важнейшим понятием в концепции «неподражательного» пути развития было народное производство, представленное прежде всего крестьянским трудовым хозяйством. В конце 70-х годов лишь 10% использовалось в рамках капиталистического производства. Иногда проект народников называли «общинно-государственным социализмом».

Н.А. Бердяев отмечает важную особенность: «Русские суждения о собственности и воровстве определяются не отношением к собственности как социальному институту, а отношением к человеку... С этим связана и русская борьба против буржуазности, русское неприятие буржуазного мира...». Развитие капитализма в России побудило крестьянство и значительную часть всех других сословий искать альтернативный проект будущего....

... Критики народников сходились между собой в отрицании самобытности цивилизационного пути России и соответствующих особенностей ее хозяйственного строя.

...Исходя из марксистской политэкономии, Ленин в 1899 г. был уверен, что освобождение крестьян от оков общины — благо для них, и так определял позицию социал-демократов: «Мы стоим за отмену всех стеснений права крестьян на свободное распоряжение землей, на отказ от надела, на выход из общины. Судьей того, выгоднее ли быть батраком с наделом или батраком без надела, может быть только сам крестьянин». [Во втором издании 1908 г. Ленин сделал сноску, чтобы отмежеваться от реформы Столыпина....Но между этой сноской и текстом имеется явное противоречие — трудно поддерживать разрушение общины («отмену всех стеснений») и в то же время критиковать за это Столыпина].

В предисловии к книге «Развитие капитализма в России» Ленин выражает особую солидарность с Каутским в «признании прогрессивности капиталистических отношений в земледелии сравнительно с докапиталистическими». ... обоснование этого тезиса у Ленина было отсылкой к авторитету Маркса, который был абсолютно непререкаемым.
...Марксистская политэкономия — была как большевикам, так и «легальным», неадекватна в принципе, не в мелочах, а в самой своей сути. Из нее были изъяты непреодолимые объективные факторы, которых не учитывали ни Маркс, ни Ленин — структурные и природные. Но эта модель становилась главенствующей в России. Никоим образом не мог в России «господствовать тот же хозяйственный строй, что и на Западе».

Ленин, следуя за устаревшей политэкономией Маркса, ошибался относительно прогрессивной роли капитализма в целом, в глобальном масштабе. В реальности капитализм был системой «центр-периферия». Создавая на периферии анклавы современного производства, господствующий извне капитализм метрополии обязательно производил «демодернизацию» остальной части производственной системы, даже уничтожая структуры местного капитализма.

Чаянов поднимал вопрос универсальной значимости для экономики: «В современной политической экономии стало обычным мыслить все экономические явления исключительно в категориях капиталистического хозяйственного уклада. ... Одними только категориями капиталистического экономического строя нам в нашем экономическом мышлении не обойтись хотя бы уже по той причине, что обширная область хозяйственной жизни, а именно аграрная сфера производства, в ее большей части строится не на капиталистических, а на совершенно иных, безнаемных основах семейного хозяйства, для которого характерны совершенно иные мотивы хозяйственной деятельности, а также специфическое понятие рентабельности»

....расслоение крестьянства по имущественному уровню и по образу жизни не привело к его разделению на два класса — пролетариат и буржуазию. Сами крестьяне делили себя на «сознательных» — работящих, непьющих, политически активных, — и «хулиганов». Разницу между ними они объясняли как отличие крестьян в заплатанной одежде от крестьян в дырявой одежде.

Теоретическое понимание трудового крестьянского хозяйства пришло намного позднее. Во многих местах Чаянов подчеркивает тот факт, что семейное трудовое хозяйство, обладая особенным и устойчивым внутренним укладом, во внешней среде приспосабливается к господствующим экономическим отношениям, так что его внутренний («субъективный») уклад вообще не виден при поверхностном взгляде. Он пишет: «Всякого рода субъективные оценки и равновесия, проанализированные нами как таковые, из недр семейного хозяйства на поверхность не покажутся, и вовне оно будет представлено такими же объективными величинами, как и всякое иное».

В крестьянской поземельной общине сложилась стройная система нравственных норм и своя система права, которые к началу ХХ века соединили всю сеть общин на территории Российской империи в дееспособное гражданское общество, собранное на иных основаниях, нежели на Западе. Отрицание индивидуализма было одним из важнейших культурных устоев России как цивилизации, что и предопределило общий духовный кризис, возникший при вторжении западного капитализма в конце ХIХ – начале ХХ в.

Даже те многие иностранцы, которые долго жили и работали в России, не понимали, как организованы общины и артели. А.Н. Энгельгардт в «Письмах из деревни» рассказывает: «Один немец — настоящий немец из Мекленбурга — управитель соседнего имения, говорил мне как-то: «У вас в России совсем хозяйничать нельзя, потому что у вас нет порядка, у вас каждый мужик сам хозяйничает — как же тут хозяйничать барину. Хозяйничать в России будет возможно только тогда, когда крестьяне выкупят земли и поделят их, потому что тогда богатые скупят земли, а бедные будут безземельными батраками. Тогда у вас будет порядок и можно будет хозяйничать, а до тех пор нет”».

В картине мира марксистов было противоречие: они отвергали индивидуализм и в то время считали главной задачу, породившей назревающею русскую революцию, сопротивление прогрессивному капитализму со стороны традиционных укладов (под которыми понимались община, крепостничество — в общем, «азиатчина»). Для них цель революции было разрушение структур «азиатчины» и создание, в любом варианте, «чисто капиталистическое» хозяйство. Социал-демократы были уверены, что трудящиеся заинтересованы в том, чтобы это произошло быстрее, и желательно, чтобы революция пошла по радикальному пути, с превращением крестьян в фермеров и рабочих («американский путь»).

Но все более становилось видно, что «азиатчина» уже была не только противником, но и продуктом капитализма: капитализм был возможен в России только в симбиозе с этой «азиатчиной». Было две альтернативы: или прусский — или американский путь. Но предвидения не сбылись. Революция 1905 г. свершилась, а капиталистического хозяйства как господствующего уклада не сложилось ни в одном из ее течений. Тезис о том, что революция была буржуазной, не подтвердился практикой.

Капиталистическая модернизация, что предложил Столыпин, была разрушительной и вела к пауперизации большой части крестьянства. Это была историческая ловушка, осознание которой оказывало на крестьян революционизирующее действие. Сама община превратилась в организатора сопротивления и борьбы. «Земля и воля!» — этот лозунг неожиданно стал знаменем русской крестьянской общины. Это оказалось полной неожиданностью и для помещиков, и для царского правительства, и даже для марксистов.

Уже в ходе революции 1905-1907 гг. в части левой интеллигенции начинает меняться представление о крестьянстве и его отношении к капитализму. Ленин постепенно отходит от политэкономии Маркса и западной социал-демократии. На IV (объединительном) съезде РСДРП он предлагает принять крестьянский лозунг революции 1905 г. – требование о «национализации всей земли». Это было несовместимо с принятыми догмами.

Плеханов верно понял поворот: «Ленин смотрит на национализацию [земли] глазами социалиста-революционера. Он начинает даже усваивать их терминологию — так, например, он распространяется о пресловутом народном творчестве. Приятно встретить старых знакомых, но неприятно видеть, что социал-демократы становятся на народническую точку зрения» [128].

После 1908 г. Ленин уже по-иному представляет смысл спора марксистов с народниками. Он пишет: «Воюя с народничеством как с неверной доктриной социализма, меньшевики доктринерски просмотрели, прозевали исторически реальное и прогрессивное историческое содержание народничества... Отсюда их чудовищная, идиотская, ренегатская идея, что крестьянское движение реакционно...».

Это – развитие неявной политэкономии первой фазы Советской России.

Поддержка Лениным крестьянского взгляда на земельный вопрос означала серьезный разрыв с западным марксизмом. Т. Шанин пишет: «В европейском марксистском движении укоренился страх перед уступкой крестьянским собственническим тенденциям и вера в то, что уравнительное распределение земли экономически регрессивно и поэтому политически неприемлемо. В 1918 г. Роза Люксембург назвала уравнительное распределение земель в 1917 г. как создающее "новый мощный слой врагов народа в деревне"».

Исторически в ходе собирания земель в процессе превращения «удельной Руси в Московскую» шел процесс упразднение зачатков частной собственности. Некоторые историки именно в этом видят главный результат опричнины Ивана Грозного: владение землей стало государственной платой за обязательную службу. Современный историк Р. Пайпс пишет: «Введение обязательной службы для всех землевладельцев означало... упразднение частной собственности на землю. Это произошло как раз в то время, когда Западная Европа двигалась в противоположном направлении. После опричнины частная собственность на землю больше не играла в Московской Руси сколько-нибудь значительной роли».

...В такой системе государственная власть была вынуждена стать абсолютистской, а с другой стороны, должна была делегировать многие функции управления на места. Гражданского общества западного типа возникло не могло – все социальные группы и ассоциации становились «огосударствленными». Пример: казаки, которые организовались из тех, кто бежали от власти на окраины, стали важной государственной силой.

Государство Российской империи, а потом и в СССР, имели важную особенность формирования правящего сословия или персонала. Костяк этой общности во время реформ Петра I составило дворянство, которое к началу ХVIII в. насчитывало около 30 тыс. человек. В отличие от Запада, оно было Петром «открыто снизу» – в него автоматически включались все, достигшие по службе определенного чина. Уже в начале 1720-х годов имели недворянское происхождение до 30% офицеров, а в конце ХIХ в. 50-60%. Так же обстояло дело и с чиновничеством – в конце ХIХ в. недворянское происхождение имели 70%.

...Экономист-аграрник П. Вихляев в книге «Право на землю» (1906) писал: «Частной собственности на землю не должно существовать, земля должна перейти в общую собственность всего народа — вот основное требование русского трудового крестьянства».

...Этот конфликт не находил рационального разрешения через общественный компромисс во многом потому, что две части общества существовали в разных системах права и не понимали друг друга, считая право другой стороны «бесправием». Такое «двоеправие» было важной своеобразной чертой России, до сих пор не изжитой.

...Сведение социальных отношений на селе к экономическим было глубокой ошибки. Эту ошибку в начале века в равной степени совершали и марксисты, и либералы, и консерваторы. ...работая батраком у помещика, крестьянин с десятины обрабатываемой им земли получал, по данным Ермолова, 17 руб. заработка, в то время как десятина своей надельной земли давала ему 3 руб. 92 коп. чистого дохода. Верно, что у батраков доходы были значительно выше чистого дохода от крестьянского труда, и тем не менее, крестьяне упорно боролись за землю и против помещиков.

Все теоретики начала ХХ века, кроме ученых народнического толка, видели причину этого в косности архаического мышления крестьян. Как верно заметили экономисты-правоведы С. Ковалев и Ю. Латов, «ожес­точенная борьба крестьян за снижение своего жизненного уровня должна представляться экономисту затяжным приступом коллективного помешательства». ...На деле батрак и хозяин крестьянского двора — не просто разные статусы, а фигуры разных мироустройств. И все теории, исходящие из модели «человека экономического», к крестьянину были просто неприложимы и его поведения не объясняли.

Чаянов высказывает такое методологическое положение: «Мы только тогда поймем до конца основы и природу крестьянского хозяйства, когда превратим его в наших построениях из объекта наблюдения в субъект, творящий свое бытие, и постараемся уяснить себе те внутренние соображения и причины, по которым слагает оно организационный план своего производства и осуществляет его в жизни».

Чаянов признавал, что работа по выявлению природы укладов, внешне приспособившихся к господствующей системе (как, например, крестьянского хозяйства), еще далеко не завершена, поскольку их субъекты далеки от самопознания. На Западе крестьянское хозяйство было замаскировано еще глубже, поскольку капитализм там господствовал почти полностью, а на селе в большой степени крестьянин был вытеснен фермером. В России же крестьянство составляло 85% населения, и на селе хозяйственную жизнь определялось обыденным знанием. На этом «неявном знании» СССР просуществовал до 1950-х годов, потом начались сбои.

В специальной главе Чаянов разбирает категорию капитала, как она проявляется в трудовом хозяйстве, и считает эту проблему самой важной для его исследования: «Развивая теорию крестьянского хозяйства как хозяйства, в корне отличного по своей природе от хозяйства капиталистического, мы можем считать свою задачу выполненной только тогда, когда окажемся в состоянии вполне отчетливо установить, что капитал как таковой в трудовом хозяйстве подчиняется иным законам кругообращения и играет иную роль в сложении хозяйства, чем на капиталистических предприятиях».

...Поскольку трудовая теория стоимости Маркса исключала из рассмотрения все природные, ресурсные и экологические ограничения для роста общественного богатства, вера в возможность бесконечного прогресса в развитии производительных сил получила в марксизме свое высшее, абсолютное выражение. На деле политэкономия, начиная с Адама Смита, тщательно обходила очевидные источники неpавновесности. Гомеостаз, равновесие поддерживается только в ядре системы капитализма, да и то посредством кризисов и периодических войн.

....Использование сил природы в капиталистической экономике (атмосфера, недра, вода и леса и пр.), которые якобы «ничего не стоят капиталисту», в действительности, порождает множество «внешних эффектов». Они обычно наносят ущерб большинству человечества....

В результате расхождения с наукой возник концептуальный конфликт с новаторским, но ясным трудом Подолинского. Он, почитатель и лично знакомый Маркса, глубоко изучивший «Капитал» и одновременно освоивший второе начало термодинамики, сделал попытку соединить учение физиократов с трудовой теорией стоимости Маркса, – поставить политэкономию на новую, современную научную основу. Он рассмотрел Землю как открытую систему, которая получает и будет получать (в историческом смысле неограниченное время) поток энергии от Солнца. Никаких оснований для того, чтобы отвергать второе начало исходя из социальных идеалов прогресса и развития производительных сил, не было.

Подолинский, изучив энергетический баланс сельского хозяйства через фотосинтез, вовлекающей в экономический оборот энергию Солнца, написал в 1880 г. свою главную работу [148], и послал ее Марксу. Подолинский показал, что труд есть деятельность, которая связана с регулированием потоков энергии, и трудовая теория стоимости должна быть дополнена энергетическим балансом — политэкономия должна была соединиться с физикой. По его расчетам, устойчивое развитие общества требует затраты одной калории человеческого труда с вовлеканием в оборот 20 калорий солнечной энергии (это нередко называют «принципом Подолинского»). Этот труд приобрел фундаментальное значение и послужил основой экологии в ее экономическом аспекте (например, он сыграл важную роль в становлении взглядов В.И. Вернадского).

Энгельс изучил работу Подолинского и в двух письмах в 1882 г. изложил свой взгляд Марксу, утверждая, что попытка выразить экономические отношения в физических понятиях невозможна. Он посчитал, что новая, термодинамическая картина мира требовала изменения всей базовой модели политэкономии.

Но главный разрыв двух политэкономий был с отношением к капитализму. В.П. Рябушинский говорил, что на рубеже ХIХ-ХХ вв. в России появился феномен «кающегося купца», испытывавшего раздвоенность души: «Старый идеал "благочестивого богача" кажется наивным: быть богачом неблагочестивым, сухим, жестким, как учит Запад – душа не принимает». Вместе с тем в России возник тип «западного» капиталиста, чуждого внутренней рефлексии: «Его не мучает вопрос, почему я богат, для чего я богат? Богат – и дело с концом, мое счастье (а для защиты от недовольных есть полиция и войска)» (см. [150]).

...К началу ХХ века Россия оставалась огромной страной, недостаточно изученной в географическом, геологическом и этнографическом плане. Большим проектом российского научного сообщества перед революцией была институционализация систематического и комплексного изучения природных ресурсов России, потенциала труда и культуры.

8. Столкновение двух политэкономий между двух революций, Февральской и Октябрьской

Кратко рассмотрим борьбу двух различных доктрин развития народного хозяйства России в период с Февральской революции до Октябрьской. ...

Одно из оснований, по которому российские либералы и социал-демократы отвергали советский проект, было прогнозом Маркса о том, каким будет тот уравнительный «казарменный коммунизм», если произойдет революция не пролетарская западная, а рабоче-крестьянская. «Грубому» общинному коммунизму, в котором русские народники видели культурное основание назревающей революции, Маркс уделял большое внимание с самых ранних этапов разработки его доктрины.

Он так представлял «преждевременный» коммунизм, который возникает «без наличия развитого движения частной собственности», как это и было в России в начале ХХ века: «Коммунизм в его первой форме... имеет двоякий вид: во-первых, господство вещественной собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить все то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все; ...категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей...

Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. ....Всякая частная собственность как таковая ощущает — по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности — зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме....

....такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее.

Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом. .... Таким образом, первое положительное упразднение частной собственности, грубый коммунизм, есть только форма проявления гнусности частной собственности» [59, с. 114-115].

Русский коммунизм был объявлен выражением зависти и жажды нивелирования и якобы отрицанием мира культуры и цивилизации, возвращения нас к неестественной простоте бедного, грубого человека, который не дорос еще до частной собственности. Этот постулат был принят либералами, меньшевиками и (временно) даже эсерами. Ни большевики, ни подавляющее большинство это не приняли.

Развивая свою теорию пролетарской революции, Маркс много раз подчеркивал постулат глобализации капитализма, согласно которому капитализм должен реализовать свой потенциал во всемирном масштабе – так, чтобы весь мир стал бы подобием одной нации. Но Ленин изучал историю и актуальную реальность, а из них вытекали другие выводы. И так еще в августе 1915 г. высказал вывод: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих, или даже в одной, отдельно взятой капиталистической стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран» [154].

Тезис Ленина о возможности победы социализма в одной стране не был туманным пророчеством. Он вытекал из анализа реального развития капитализма не как равномерного распространения во всемирном масштабе, а как неравновесной системы центр-периферия. В одной из последних работ он пишет: «Нам наши противники не раз говорили, что мы предпринимаем безрассудное дело насаждения социализма в недостаточной культурной стране. Но они ошиблись в том, что мы начали не с того конца, как полагалось по теории (всяких педантов), и что у нас политический и социальный переворот оказался предшественником тому культурному перевороту, той культурной революции, перед лицом которой мы все-таки теперь стоим. Для нас достаточно теперь этой культурной революции, чтобы оказаться вполне социалистической страной» [155].

...уже к моменту первой революции в России понятие «собственность» утратило свой священный ореол даже для представителей буржуазии в либеральном движении. Это понятие даже не фигурировал среди главных программных требований этого движения. Как пишет исследователь трудов Вебера А. Кустарев, «таким образом, ценность, бывшая мотором буржуазно-демократических революций в Западной Европе, в России ассоциируется с консерватизмом, а в данных политических обстоятельствах даже просто с силами реакции».

Октябрьская революция союза рабочих и крестьян была направленная на то, чтобы избежать капитализма. Для ее успеха не было необходимости (да и возможности) дожидаться, чтобы капитализм в России исчерпал свой потенциал как двигатель в развитии производительных сил. А главное, в конкретных исторических условиях России на пути либерально-буржуазной государственности грозила верная катастрофа.

На деле, и большинство российских либеральных интеллигентов вовсе не желали для России западного капитализма. Вот выдержка из дореволюционного (хотя и издания 1917 г.) российского учебника (автор – либеральный профессор): «Юридическая возможность нищеты и голодной смерти в нашем нынешнем строе составляет вопиющее не только этическое, но и экономическое противоречие. Хозяйственная жизнь всех отдельных единиц при нынешней всеобщей сцепленности условий находится в теснейшей зависимости от правильного функционирования всего общественного организма. Каждый живет и дышит только благодаря наличности известной общественной атмосферы, вне которой никакое существование, никакое богатство немыслимы…

Конечно, осуществление права на существование представляет громадные трудности, но иного пути нет: растущая этическая невозможность мириться с тем, что рядом с нами наши собратья гибнут от голода, не будет давать нам покоя до тех пор, пока мы не признаем нашей общей солидарности и не возьмем на себя соответственной реальной обязанности» [157].

Очевидно, что этика английской политэкономии сильно отличалась от этики российской интеллигенции. Представления о будущем типе народного хозяйства, которые излагал Ленин в предреволюционный период, шли по иной траектории, чем политэкономия А. Смита и Маркса. Это важное расхождение и важный элемент образа будущего.
А. Грамши в июле 1918 г. в статье «Утопия» жестко спорил с утверждениями, будто в России буржуазия должна была завершить необходимый этап буржуазной революции: «Где была в России буржуазия, способная осуществить эту задачу? И если господство буржуазии есть закон природы, то почему этот закон не сработал?.. Истина в том, что эта формула ни в коей мере не выражает никакого закона природы... То, что прямо определяет политическое действие, есть не экономическая система, а восприятие этой системы и так называемых законов ее развития. Эти законы не имеют ничего общего с законами природы, хотя и законы природы также в действительности не являются объективными, а представляют собой мыслительные конструкции, полезные для практики схемы, удобные для исследования и преподавания» [156].

Другой узел противоречий относительно образа будущего России был связан с выбором цивилизационной траектории. Речь шла об отношении к крестьянству и их требованию национализации земли. За этим расколом стояли разные представления о модернизации – или с опорой на структуры традиционного общества и культуры, или через демонтаж этих структур. Перед социал-демократами стоял вопрос: принять их или следовать за установками марксизма. Именно представления о мироощущении подавляющего большинства людей России в тот период, а не социальная теория, породили русскую революцию и предопределили вектор экономического развития и ядро вызревающей политэкономии.

Это было первое крупномасштабное столкновение крестьянского общества с наступающим на него современным капитализмом. Такое столкновение давало очень ценное знание как о капитализме, так и о его противнике – традиционном обществе. Вебер даже изучил русский язык, чтобы следить за ходом событий.

Апрельские тезисы – доктрина, смысл которой нам становится ясен только сегодня. В них сказано, что Россия после Февраля пошла не по пути Запада. Речь шла о двух разных траекториях. На уровне государства Советы были новый тип, но на уровне всего жизнеустройства это был именно традиционный тип, характерный для аграрной цивилизации – тип военной, ремесленной и крестьянской демократии доиндустриального общества и хозяйства.

Таким образом, в Апрельских тезисах содержался цивилизационный выбор, прикрытый срочной политической и экономической задачей, но опирающийся на мироощущение и культуру подавляющего большинства населения. Главная мысль была в том, что путь к социализму в России лежит не через полное развитие и исчерпание возможностей капитализма, а прямо из состояния того времени с опорой не на буржуазную демократию, а на новый тип государства – Советы. Сила их была в том, что они были реально связаны с массами и действовали вне рамок старых норм и условностей. А ведь в тот момент большевики не только не были влиятельной силой в Советах, но почти не были в них представлены.

Главное противоречие: революция союза рабочих и крестьян была мотивирована стремлением не пойти по капиталистическому пути развития, а либералы и ортодоксальные марксисты (меньшевики) приняли классическую политэкономию. Таким образом, в России созревали две не просто разные, а и враждебные друг другу революции. Одна – революция западническая, имевшая целью установление демократии западного типа и свободного капиталистического рынка. Другая – рабоче-крестьянская (советская), имевшая целью закрыть Россию от западной демократии и свободного рынка, национализировать землю помещиков и общинную землю, не допустить «раскрестьянивания» посредством разделения крестьян на классы сельской буржуазии и сельского пролетариата. К этой революции примкнули рабочие с их еще крестьянским общинным мировоззрением и образом действия. Можно даже сказать, что крестьянская революция была более антибуржуазной, нежели пролетарская, ибо крестьянство и капитализм несовместимы, а капитал и труд пролетария – в принципе, они должны были быть партнерами на рынке, спорящими о цене.

Ортодоксальные марксисты выступили против Октябрьской революции потому, что она прерывала «правильный» процесс смены экономических формаций и угрожала не дать капитализму в России развиться вплоть до исчерпания его возможностей в развитии производительных сил. ....

Ленин осторожно выдвигал кардинально новую для марксизма идею о революциях, движущей силой которых является не устранение препятствий для господства «прогрессивных» производственных отношений – капитализма, а именно предотвращение этого господства. То есть, к революции подошел протест против надвигающегося капитализма – стремление не пойти по капиталистическому пути развития. Такую революцию никак нельзя было назвать буржуазной.

Сравним тезисы и решения двух противостоящих доктрин Февральской и Октябрьской революций, которые были черновиками их политэкономий – образов будущего народного хозяйства.

Исходная ситуация была такой. Во время войны частные банки в России резко разбогатели и усилились при сильном ослаблении Госбанка (обеспечение золотом его кредитных билетов упало за годы войны в 10,5 раза). В 1917 г. банки занялись спекуляцией продовольствием, скупили и арендовали склады и взвинчивали цены. Таким образом, они стали большой политической силой.

В начале 1917 г. возникли перебои в снабжении хлебом Петрограда и ряда крупных городов. Вероятно, они были созданы искусственно, ибо запасы хлеба в России были даже избыточными. На заводах были случаи самоубийств на почве голода. Подвоз продуктов в Петроград в январе составил половину от минимальной потребности. Контроль иностранного капитала над продовольственными запасами позволил быстро активизировать Февральскую революцию.

Все отдельные партии, готовившие и осуществившие Февральскую революцию, имели свое кредо, в разной степени разработанные. Им пришлось корректировать свои доктрины, передвигаться в идеологическом спектре от левого терроризма до реакционных правых позиций. Меньшевики штудировали «Капитал», кадетов убедила диалектическая логика: «Чем сильнее капитал, тем ближе, следовательно, конец господства капиталистов»! Кадеты-интеллектуалы были носителями идеалов западной демократии и буржуазного строя. Эсеры придерживались такого прогноза: цели революции – достижение политической свободы, которая позволит произвести социально-экономический переворот, «закладку кирпичей в фундамент будущего здания социализированного труда и собственности».

Правые (предприниматели) были люди дела и действия. Лидер октябристов Гучков так изложил свои убеждения: «Я никогда не разделял взглядов старых славянофилов и не разделяю взглядов современных социалистов, которые ждали и ждут от России какого-то спасительного слова, какого-то откровения миру. Я думал, что и мы пойдем обычным путем экономического, политического и социального развития, как это делается в других странах».

Таким образом, в коалиции Февральской революции слились деятели различных партий и движений, выступавших разрозненно. Понятно, что такой конъюнктурный политический союз партий с разными целями и векторами движения не мог иметь стратегического проекта, в том числе политэкономии. Странно, как могла интеллектуальная партия кадетов оставить без внимания урок первой революции. Еще более наглядным провал столыпинской реформы. Он подал отчетливые признаки того, что молодые крестьяне и рабочие из нового поколения будут более радикальными, чем в 1905 году, а огромная армия, будет еще более антибуржуазной, чем в 1905 г. Какие основания были предполагать, что Февральская революция вдруг приобретет либерально-буржуазный характер и предложит обществу свою политэкономию и начнет строительство капитализма? У массы крестьян и рабочих уже был готов проект своей политэкономии, а коалиция Февральского правительства была вынуждена договориться о непредрешенчестве.

Население сразу поняло смысл туманной политэкономии Временного правительства. В своей первой Декларации от 2 марта правительство ни единым словом не упоминает о земельном вопросе. Лишь телеграммы с мест о начавшихся в деревне беспорядках заставляют его заявить 19 марта, что земельная реформа «несомненно станет на очередь в предстоящем Учредительном собрании», предупредив: «Земельный вопрос не может быть проведен в жизнь путем какого-либо захвата».

С самых первых дней революции крестьянство выдвинуло требование издать закон, запрещающий земельные сделки в условиях острой нестабильности. Всероссийский съезд крестьянских депутатов – сторонник Временного правительства – потребовал немедленно запретить куплю-продажу земли. Причина была в том, что помещики начали спекуляцию землей, в том числе ее дешевую распродажу иностранцам. Землю делили малыми участками между родственниками, закладывали по бросовой цене в банках. На хищнический сруб продавали леса, так что крестьяне нередко снимали стражу помещиков и ставили свою. За апрель число крестьянских выступлений выросло в 7,5 раз.

...С августа начались крестьянские восстания с требованием национализации земли. К осени 1917 г. крестьянскими беспорядками было охвачено 91% уездов России. Для крестьян (и даже для помещиков) национализация земли стала единственным средством прекратить войны на меже при переделе земли явочным порядком. Пойти на национализацию земли Временное правительство не могло, поскольку уже в 1916 г. половина всех землевладений была заложена, и национализация земли разорила бы банки (почти все банки были иностранными).

В начале 1917 г. возникли перебои в снабжении хлебом Петрограда и ряда крупных городов. Пробным камнем были три требования почти от всего населения: «Земли! Мира! Хлеба!». Все эти требования взаимосвязаны, они назывались «триединой программой революции». Это была кризисная политэкономия после Февральской революции. Земли и мира правительство не дало. Но и хлеба в условиях либерально-буржуазного доктрины организовать обеспечение правительство не смогло.

...На Государственном совещании в Москве Прокопович, отвечая на недовольство Рябушинского отстранением предпринимателей от хлебной торговли, прямо заявил, что для привлечения к продовольственному делу частного торгового предпринимательства нет препятствий в законе. А дело в том, пояснил он, что местные продовольственные органы в большинстве случаев не допускают частных предпринимателей из-за резко недоверчивого и даже прямо враждебного отношения к торговому классу со стороны местного населения. Это отношение объясняется «тою ненавистью, какую особенно во время войны торговцы в лице спекулянтов и мародеров пробудили к себе в населении» (см. [163]).

Поскольку частные предприниматели и торговый класс являются главными субъектами экономики, эта ненависть населения была признаком отказа от принципов буржуазной политэкономии.

В промышленности произошли важные изменения. Из-за большой убыли рабочих во время Мировой войны на фабрики и заводы пришло пополнение из деревни, так что доля «полукрестьян» составляла до 60% рабочей силы. ....Эта новая общность обеспечила в среде городских рабочих авторитет общинного крестьянского мировоззрения, общинной самоорганизации и солидарности. На промышленных предприятиях сразу стала складываться система трудового самоуправления. Ее ячейкой был фабрично-заводской комитет (фабзавком). Фабзавкомы вырастали из традиций крестьянской общины, на основе нового поколения.

...На заводах фабзавкомы быстро приобрели авторитет и как организация, поддерживающая и сохраняющая производство (поиск и закупки сырья и топлива, найм рабочих, создание милиции для охраны материалов, заготовки и распределение продовольствия), и как центр жизнеустройства трудового коллектива. В условиях революционной разрухи их деятельность была так очевидно необходима для предприятий, что владельцы шли на сотрудничество (67% фабзавкомов финансировались самими владельцами предприятий). В Центральной России, где фабзавкомы охватили 87% средних предприятий и 92% крупных, рабочие уже с марта 1917 г. считали, что они победили в революции.

Антибуржуазность и органов рабочего самоуправления (фабзавкомов), и сельских советов, была порождена не классовой ненавистью, а именно вытекающей из мироощущения общинного человека ненавистью к классовому разделению, категорией не социальной, а культурной. Фабзавкомы, забиравшие после Февраля рычаги управления в свои руки, предлагали владельцам фабрик стать «членами трудового коллектива», войти в «артель» – на правах умелого мастера с большей, чем у других, долей дохода (точно так же, как крестьяне в деревне, ведя передел земли, предлагали и помещику стать членом общины).

...Появление фабзавкомов вызвало весьма острый мировоззренческий конфликт в среде социал-демократов. Меньшевики, ориентированные ортодоксальным марксизмом на опыт рабочего движения Запада, сразу же резко отрицательно отнеслись к фабзавкомам как «патриархальным» и «заскорузлым» органам. Они стремились «европеизировать» русское рабочее движение по образцу западноевропейских профсоюзов. Реально, это был конфликт разных политэкономий.

Поначалу фабзавкомы (в 90% случаев) помогали организовать профсоюзы, но затем стали им сопротивляться. Например, фабзавкомы стремились создать трудовой коллектив, включающий в себя всех работников предприятия, включая инженеров, управленцев и даже самих владельцев. Профсоюзы же разделяли этот коллектив по профессиям, так что на предприятии возникали организации десятка разных профсоюзов из трех-четырех человек. Часто рабочие считали профсоюзы чужеродным телом в связке фабзавкомы-Советы. Говорилось даже, что «профсоюзы – это детище буржуазии, завкомы – это детище революции».

Важной деформацией предреволюциционной политэкономии было развитие мощной теневой экономики, связанной с иностранными банками и предпринимателями. ... Хищники действовали смело и почти совершенно открыто.

Переходим к становлению политэкономии на траектории Октябрьской революции.

Напор страстей в столкновении двух антагонистических политэкономий был краткосрочным (4 месяца), с июля Россия пошла по своему пути. Историки объясняют изменение массового сознания: «Все это стало приобретать осознанный характер и глубокую убежденность в условиях революции, когда партии обнародовали программы и определили средства борьбы за массы. Антибуржуазная пропаганда леворадикальных партий заняла в них ведущее место и легла на благодатную почву. Ненависть к капиталистам усилилась из-за политики Временного правительства, которое не стало выполнять “триединую программу революции” и тем самым оттолкнуло от себя большинство населения. По мере нарастания революции и углубления кризиса ненависть к капиталистам и помещикам быстро нарастала» [161].

История прекрасно показывает этот процесс: власть совершенно бескровно и почти незаметно «перетекла» в руки Петроградского совета, который передал ее II Съезду Советов. ....

Под идеей власти Советов лежал большой пласт традиционного знания. Оно было выражено в тысячах наказов и приговоров сельских сходов в 1904-1907 гг. Это был уникальный опыт формализации традиционного знания, которое было актуализировано и обрело политический характер во время Февральской революции. Традиционное знание русского крестьянства о власти было включено в теоретический багаж политической и экономической мысли.

Так было с Декретом о земле. II съезд Советов полностью принял крестьянские наказы 1905-1907 гг. о национализации земли. Декрет ликвидировал частную собственность на землю: все помещичьи, монастырские, церковные и удельные передавались «в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов»....

...Важным событием была национализация банков по декрету ВЦИК от 14 декабря 1917 г. В России банки контролировались иностранным капиталом. Из 8 больших частных банков лишь один (Волжско-Вятский) мог считаться русским, но он был блокирован «семеркой», и капитал его рос медленно. Иностранцам принадлежало 34% акционерного капитала банков. Поэтому национализация была актом и внешней политики государства. Через банки иностранный капитал установил контроль над промышленностью России, поэтому, затронув банки, Советское правительство начинало огромный процесс изменения отношений собственности.

Через три недели саботажа и бесплодных переговоров, 14 ноября вооруженные отряды заняли все основные частные банки в столице. Декретом ВЦИК была объявлена монополия банковского дела, и частные банки влились в Государственный (отныне Народный) банк. Банковские служащие объявили забастовку, и только в середине января банки возобновили работу, уже в системе Народного банка. Крупные вклады были конфискованы. Аннулировались все внешние и внутренние займы, которые заключили как царское, так и Временное правительство. За годы войны только внешние займы составили 6 млрд. руб. (чтобы понять величину этой суммы, скажем, что в лучшие годы весь хлебный экспорт России составлял около 0,5 млрд. руб. в год).

Сложной проблемой оказалось представление о национализации промышленности. Причины, и ход национализации промышленных предприятий после Октября 1917 г. в официальной советской истории были искажены ради упрощения. Они были представлены как закономерный, вытекающий из марксизма процесс. На деле этот шаг Советского государства был сделан вопреки намерениям правительства и совершенно вопреки теории. Взяв власть при полном распаде и саботаже госаппарата, Советское правительство и помыслить не могло взвалить на себя функцию управления всей промышленностью.

Эта проблема имела и важное международное измерение. Основной капитал главных отраслей промышленности принадлежал иностранным банкам. Был выбран умеренный вариант, и в основу политики ВСНХ была положена ленинская концепция «государственного капитализма». Готовились переговоры с промышленными магнатами о создании крупных трестов с половиной государственного капитала (были проекты с крупным участием американского капитала). Спор о месте государства в организации промышленности перерос в одну из самых острых дискуссий в партии.

Ленин всеми силами стремился избежать «обвальной» национализации, остаться в рамках государственного капитализма, чтобы не допустить развала производства. На это не пошли капиталисты и с этим не согласились рабочие. Ленин требовал налаживать производство и нормальные условия жизни, контроль и дисциплину, требовал от рабочих технологического подчинения «буржуазным специалистам».

Требуя национализации, обращаясь в Совет, в профсоюз или в правительство, рабочие стремились прежде всего сохранить производство (в 70% случаев эти решения принимались собраниями рабочих потому, что предприниматели не закупили сырье и перестали выплачивать зарплату, а то и покинули предприятие). Реальной причиной было в том, что многие владельцы крупных предприятий повели дело к распродаже основного капитала и ликвидации производства.

После Брестского мира положение кардинально изменилось. Было снято предложение о «государственном капитализме», и одновременно отвергнута идея «левых» об автономизации предприятий под рабочим контролем. Был взят курс на немедленную планомерную и полную национализацию. Кроме того, немецкие компании начали массовую скупку акций главных промышленных предприятий России, а буржуазия «старалась всеми мерами продать свои акции немецким гражданам, старалась получить защиту немецкого права путем всяких подделок, всяких фиктивных сделок». Возникла угроза утраты всей базы российской промышленности. СНК принял решение о национализации всех важных отраслей промышленности, о чем и был издан декрет.

В декрете было сказано, что до того, как ВСНХ сможет наладить управление производством, национализированные предприятия передаются в безвозмездное арендное пользование прежним владельцам, которые по-прежнему осуществляют финансирование производства и извлекают из него доход. То есть, юридически закрепляя предприятия в собственности РСФСР, декрет не влек никаких практических последствий в финансовых отношениях с бывшими собственниками. Декрет лишь в спешном порядке отвел угрозу германского вмешательства в хозяйство России.

С весны 1918 г. ВСНХ в случае, если не удавалось договориться с предпринимателями о продолжении производства и поставках продукции, ставил вопрос о национализации. Невыплата зарплаты рабочим за один месяц уже была основанием для постановки вопроса о национализации, а случаи невыплаты за два месяца подряд считались чрезвычайными. Первыми национализированными отраслями были сахарная промышленность (май 1918 г.) и нефтяная (июнь). Это было связано с почти полной остановкой нефтепромыслов и бурения, брошенных предпринимателями, а также с катастрофическим состоянием сахарной промышленности из-за оккупации Украины немецкими войсками.

Вскоре, однако, гражданская война заставила установить реальный контроль над промышленностью.

В функции революции Ленин включал срочные программы инвентаризации производительных сил России, на всей территории – огромная миссия. Уже это привлекло к советскому строительству большую часть старых ученых. Для примера можно привести работы по исследованию Курской магнитной аномалии. Функция проектирования и изучения новых форм жизнеустройства присутствует во всех программах 1918 г. и потом в 1920-х годов: в ГОЭЛРО, во внедрении метрической меры и стандартизации, в Госплане и создании сети научных НИИ как национальной системы. Особенно важны были крупномасштабные инновации: массовая профилактическая медицина и программы ликвидации массовых инфекционных болезней (средняя продолжительность жизни в Европейской России выросла к 1926 г. на 12 лет), срочное развитие авиации и др.

Нелинейная парадигма Октябрьской революции была полна инноваций такого типа. Дж. Кейнс, работавший в 20-е годы в России, писал из Англии: «Ленинизм — странная комбинация двух вещей, которые европейцы на протяжении нескольких столетий помещают в разных уголках своей души, — религии и бизнеса. … Чувствуется, что здесь – лаборатория жизни» [165].

...Реальная экономика и социальный строй использовали свою неформальную «вульгарную» политэкономию. Между ними неявно шел диалог, а с 1960-х годов вызревала холодная война. Победила «тень» с ее конъюнктурным союзом – результат всем известен. Теперь, чтобы найти приемлемый путь выхода из новой исторической ловушки, надо беспристрастно изучить противоречия советских политэкономий и угрозы от политэкономий Запада.

2018