El Scorpio

Гроздья гнева Джона Стейбека

Начал читать книгу Джона Стейбека «Гроздья гнева»

То, над чем трудились корни виноградных лоз и деревьев, надо уничтожать, чтобы цены не падали, — и это грустнее и горше всего. Апельсины целыми вагонами ссыпают на землю. Люди едут за несколько миль, чтобы подобрать выброшенные фрукты, но это совершенно недопустимо! Кто же будет платить за апельсины по двадцать центов дюжина, если можно съездить за город и получить их даром? И апельсинные горы заливают керосином из шланга, а те, кто это делает, ненавидят самих себя за такое преступление, ненавидят людей, которые приезжают подбирать фрукты. Миллионы голодных нуждаются во фруктах, а золотистые горы поливают керосином. И над страной встает запах гниения.

Жгите кофе в пароходных топках. Жгите кукурузу вместо дров — она горит жарко. Сбрасывайте картофель в реки и ставьте охрану вдоль берега, не то голодные все выловят. Режьте свиней и зарывайте туши в землю, и пусть земля пропитается гнилью.

Это преступление, которому нет имени. Это горе, которое не измерить никакими слезами. Это поражение, которое повергает в прах все наши успехи. Плодородная земля, прямые ряды деревьев, крепкие стволы и сочные фрукты. А дети, умирающие от пеллагры, должны умереть, потому что апельсины не приносят прибыли. И следователи должны выдавать справки: смерть в результате недоедания, потому что пища должна гнить, потому что ее гноят намеренно.

Люди приходят с сетями вылавливать картофель из реки, но охрана гонит их прочь; они приезжают в дребезжащих автомобилях за выброшенными апельсинами, но керосин уже сделал свое дело. И они стоят в оцепенении и смотрят на проплывающий мимо картофель, слышат визг свиней, которых режут и засыпают известью в канавах, смотрят на апельсинные горы, по которым съезжают вниз оползни зловонной жижи; и в глазах людей поражение; в глазах голодных зреет гнев.

 линк, 10/11/2011

Про труд и безработицу

При обсуждении прошлой статьи, в которой я процитировал фрагмент из книги «Гроздья гнева», отдельные комментаторы ожидаемо принялись рассуждать о том, почему кто-то должен кормить тех, кто не работает.

Я сам, будучи рождённым в СССР, советскую поговорку «кто не работает – тот не ест», одобряю целиком и полностью. Но при этом, будучи рождённым в СССР, использую её только с другим правилом: «Каждый человек имеет право на труд». Посему всегда стремлюсь определить почему человек не работает – он не хочет работать, или же работы для него нет.

В прошлой статье я процитировал фрагмент, рассказывающий о том, как «эффективные предприниматели» для повышения прибылей искусственно создают недостаток продуктов питания путём уничтожения «излишков». Сейчас я процитирую фрагмент, рассказывающий о том, как «эффективные предприниматели» для повышения прибылей искусственно создают безработицу путём концентрации множества не имеющих работу людей в одном месте.

 

И кочевники стекались со всех сторон на дороги, и в глазах у них был голод, в глазах у них была нужда. Они не владели логикой, не умели уложить свои действия в систему, они были сильны только своим множеством, они знали только свои нужды. Когда где-нибудь находилась работа на одного, за нее дрались десятеро — дрались тем, что сбивали плату за труд.

Если он будет работать за тридцать центов, я соглашусь на двадцать пять.

Если он пойдет на двадцать пять, я соглашусь на двадцать.

Нет, возьмите меня, я голодный. Я буду работать за пятнадцать. Я буду работать за прокорм. Ребята… Вы бы посмотрели на них. Все в чирьях, бегать не могут. Дашь им фрукты — падалицу, — у них вздувает животы.

Меня. Я буду работать за маленький кусок мяса.

И многим это было на руку, потому что оплата труда падала, а цены оставались на прежнем уровне. Крупные собственники радовались и выпускали еще больше листков, заманивая на Запад еще больше людей. Оплата труда падала, цены оставались на прежнем уровне. И не за горами то время, когда у нас опять будут рабы.

А теперь то же самое, но от лица главных действующих лиц произведения

— А черт их знает, — сказал он. — Ты только что приехал. Может, тебе виднее, в чем тут дело. Одни так говорят, другие — эдак. Вот поживешь на одном месте день-другой, а потом явится шериф и погонит тебя дальше. — Он приподнял клапан и смазал гнездо.

— Да кому это нужно?

— Говорю — не знаю. Некоторые объясняют это так, будто здесь не хотят, чтобы мы участвовали в выборах, вот и гоняют нас с места на место. Другие говорят, чтобы не давать нам пособия по безработице. А третьи — чтобы мы не могли сорганизоваться. Не знаю. Я все время в дороге. Вот подожди, сам на себе это испытаешь.

— Ведь мы не бродяги, — не сдавался Том. — Мы ищем работу. Что ни предложат, за все возьмемся.

Молодой человек опустил коловорот и с удивлением посмотрел на Тома.

— Работу ищете? — повторил он. — Ишь ты, работу! А как по-твоему, что другие ищут? Алмазные россыпи? Я вот себе всю задницу на нет стер, а чего я ищу, как ты думаешь? — Он снова взялся за коловорот.

Том посмотрел на грязные палатки, на жалкий скарб около них, на старые машины, на бесформенные матрацы, вынесенные на солнце, на закопченные жестянки над черными от дыма ямами. Он негромко спросил:

— Работы нет?

— Пока не слышно. Позднее должна быть. Сейчас здесь никаких урожаев не снимают. Для винограда рано, для хлопка тоже рано. Мы поедем дальше, вот только клапаны притру. У меня жена, ребятишки. Говорят, дальше на севере работа есть. Туда и поедем, к Салинасу.

Том видел, как дядя Джон, отец и проповедник поднимают брезент на шесты, как мать, стоя на коленях, сметает пыль с матрацев. Новых соседей кольцом окружили дети, молчаливые, босоногие, чумазые. Том сказал:

— В наших местах раздавали листки — оранжевые. Там было написано, что здесь требуется много народу на сбор урожая.

Молодой человек рассмеялся.

— Сюда, говорят, триста тысяч понаехало, и, наверно, нет такой семьи, которая не видала бы этих листков.

— Да если нет нужды в людях, какой смысл их печатать?

— А ты пошевели мозгами.

— Я хочу разобраться, в чем тут дело.

— Слушай, — сказал молодой человек. — Предположим, ты предлагаешь работу, а охотник на нее найдется только один. Значит, сколько он ни запросит, столько ты и дашь. Теперь предположим, что охотников не один, а сотня. — Он отложил инструмент в сторону. Взгляд у него стал суровый, голос звучал резко. — Предположим, что до этой работы дорывается сотня человек. Предположим, у них есть дети, и дети сидят голодные. На каких-нибудь десять центов их можно накормить маисовой кашей. Предположим даже, что и на пять центов купишь чего-нибудь. А народу набежала целая сотня. Предложи им такой заработок, да они из-за него горло друг другу перервут. Знаешь, сколько мне платили на последнем месте? Пятнадцать центов в час. За десять часов полтора доллара. А жить там поблизости не позволяли. Пока доедешь, сколько одного бензину сожжешь. — Злоба душила его, глаза горели ненавистью. Вот для этого листки и печатают. Пятнадцать центов в час за полевые работы… А на те деньги, которые хозяева сэкономят, такие листки можно выпускать тучами.

Том сказал:

— Вот дерьмо-то.

Молодой человек резко рассмеялся:

— Дерьмо! Ты здесь поживи немного, — если учуешь, где пахнет розами, позови меня, я тоже понюхаю.

— Но здесь должна быть работа, — гнул свое Том. — Сколько здесь всего — фруктовые сады, виноградники, огороды! Здесь люди нужны. Я же видел, сколько здесь всего растет.

В палатке рядом с машиной заплакал ребенок. Молодой человек прошел туда, и за брезентовой стенкой послышался его тихий голос. Том взял коловорот и стал притирать клапан, водя рукой по пол-оборота в обе стороны. Ребенок утих. Молодой человек вышел из палатки и остановился, глядя на Тома.

— Ничего, справляешься, — сказал он. — Хорошо, когда руки умелые. Это тебе пригодится.

— Ну, а как же все-таки? — снова начал Том. — Я ведь видел, сколько здесь всякого добра растет.

Молодой человек присел на корточки.

— Слушай, — сказал он. — Я работал в одном саду. Громадный — конца-краю не видно. Собирали персики. Круглый год его обслуживают девять человек. — Он выразительно помолчал. — А когда персики поспевают, туда требуется на две недели три тысячи человек. Не найдут столько — все погниет. Так что они делают? Рассылают эти листки во все концы. Требуется три, а приходит шесть тысяч. Воля хозяйская — сколько им вздумается, столько и платят. А не хочешь работать за такую плату, пожалуйста — на твое место зарится тысяча человек. Ну, ты рвешь, рвешь эти персики, и наконец — все, больше не осталось. А ничего другого в тех местах нет. Одни персики, и поспевают все в одно время. Если уж снято, так все до последнего. Больше в этих местах делать нечего. И хозяева теперь не хотят, чтобы ты там торчал. А таких, как ты, три тысячи. Работа кончена. Кто тебя знает — может, ты вор, или пьяница, или скандалист. А кроме того, и вид у тебя не бог весть какой — живешь в старой палатке; местность красивая, а ты смердишь тут. Нечего тебе здесь делать. Ну и гонят в три шеи — поезжай дальше. Вот так-то.

Том посмотрел на свою палатку и увидел, что мать, двигаясь тяжело и медленно от усталости, разжигает небольшой костер из всякого хлама и ставит на огонь котелок. Дети подступили еще ближе, и спокойные, широко открытые детские глаза следили за руками матери. Дряхлый, сгорбленный старик выполз из палатки, точно барсук, и заковылял к ним, втягивая на ходу воздух ноздрями. Он заложил руки за спину и стал рядом с детьми, наблюдая за матерью. Руфь и Уинфилд стояли к ней вплотную и воинственно поглядывали на чужаков.

Том сказал злобно:

— Эти персики надо снимать сразу? Как только поспеют?

— Конечно.

— А что, если всем сговориться и заявить: «Пусть гниют». Небось живо плату повысят!

Молодой человек поднял голову и взглянул на Тома — взглянул насмешливо.

— Нечего сказать, придумал. Своим умом до этого дошел?

— Я устал, — ответил Том. — Всю ночь сидел за рулем. Я сейчас из-за любого пустяка могу сцепиться. Устал как собака. Ты уж меня не задирай. Ответь, когда спрашивают.

Молодой человек усмехнулся.

— Да нет, это я просто так. Ты здесь недавно. А те, кто тут поработал, они уже понимают, что к чему. И те, у кого сады, те тоже понимают. Вот слушай: если сговариваться и действовать заодно, нужен вожак — без вожака не обойдешься: ведь говорить кому-то надо. А стоит только ему открыть рот, его сейчас же схватят и посадят в тюрьму. Появится другой, и его туда же.

Том сказал:

— Что ж, в тюрьме, по крайней мере, кормят.

— Тебя кормят, а твоих детей — нет. Хорошо получится? Ты сидишь в тюрьме, а твои дети умирают с голоду.

— Н-да, — протянул Том. — Н-да.

— Это еще не все. Про черные списки слыхал?

— Это еще что такое?

— А вот попробуй только заикнись насчет того, чтоб действовать заодно, тогда живо узнаешь. С тебя сделают снимок и разошлют его во все концы. Тогда уж работы нигде не достанешь. А если у тебя ребята…

Том снял кепку и скрутил ее жгутом.

— Значит, что подвернулось, то и бери или подыхай с голоду; а если посмеешь пикнуть — тоже подыхай с голоду! Так?

Молодой человек широко повел рукой, показывая на рваные палатки и дряхлые машины.

Том снова посмотрел на мать, чистившую теперь картошку. Дети подступили к ней еще ближе. Он сказал:

— Нет, я так не согласен. Мы, черт возьми, не овцы. Я вот возьму да сверну кому-нибудь шею.

— Полисмену?

— Да кому придется.

— Рехнулся, голубчик, — сказал молодой человек. — С тобой живо разделаются. Ты человек безвестный, собственности у тебя никакой нет. Найдут где-нибудь в канаве, когда у тебя уж кровь на лице запечется. А в газете будет всего одна строчка — знаешь, какая? «Обнаружен труп бродяги». Вот и все. В газетах таких заметок сколько угодно, сам увидишь. «Обнаружен труп бродяги».

 

А теперь скажите, много ли апельсинов по 20 центов за килограмм сможет купить человек, батрачащий за 15 центов в час да и то не каждый день? А если при этом ему ещё нужно платить за многое другое?

Стоит ли удивляться тому, что при такой системе появляется много «лишних продуктов», которые приходится уничтожать, и много «лишних людей», которым приходится умирать

 линк, 13/11/2011

Кто такие «красные»

Они подошли к тому месту, где канава кончалась. Том снял пиджак и бросил его на кучу вырытой земли. Он сдвинул кепку на затылок и шагнул в канаву. Поплевал на руки. Кирка взвилась в воздух и опустилась, блеснув острием. Том тихо крякнул. Кирка взлетала кверху и падала, и кряканье слышалось как раз в ту минуту, когда она вонзалась в грунт, отворачивая сразу целую глыбу земли.

Уилки сказал:

— Ну и землекоп нам попался! Лучше и быть не может! Он с киркой по-свойски обращается.

Том сказал:

— Слава богу! (ух!) Не впервой (ух!). Дело знакомое (ух!). Приятно такой помахать (ух!). — Он отворачивал глыбу за глыбой. Солнце уже поднялось выше фруктовых деревьев, и виноградные листья отливали золотом на лозах. Шесть футов пройдено. Том вылез из канавы и отер лоб. Его место занял Уилки. Лопата взлетала и опускалась, и куча выброшенной земли около канавы росла.

— Я уж кое-что слышал про эту Главную комиссию, — сказал Том. — Значит, вы в нее входите?

— Да, вхожу, — ответил Тимоти. — На нас лежит большая ответственность. Народу в лагере много. Мы стараемся, чтобы как можно лучше все было, и люди сами нам помогают. Только бы крупные фермеры нас не донимали. А ведь донимают, дьяволы.

Том спрыгнул в канаву, и Уилки отошел в сторону. Том сказал:

— А что он говорил (ух!) насчет драки? (ух!) Что это они придумали?

Тимоти шел по следам Уилки, и лопата Тимоти выравнивала дно канавы, подготавливая ее под трубу.

— Видно, хотят выжить нас отсюда, — сказал Тимоти. — Боятся, как бы мы не сорганизовались. Может, они и правы. Наш лагерь — это и есть организация. Люди заботятся сами о себе. Оркестр у нас такой, что в здешних местах лучшего не сыщешь. Для тех, кто голодает, открыли в лавке небольшой кредит. Можешь забрать товару на пять долларов — лагерь за тебя отвечает. С властями у нас никаких стычек не было. Вот все это и пугает крупных фермеров. И то, что в тюрьму нас не засадишь. Они, верно, думают: кто научился управлять лагерем, тот способен и на другие дела.

Том вылез из канавы и вытер пот, заливавший ему глаза.

— Вы слышали, что написано в газете про агитаторов, про лагерь около Бейкерсфилда?

— Слышали, — сказал Уилки. — Да ведь это не в первый раз делается.

— Я оттуда приехал. Никаких агитаторов там не было. Никаких красных. А что это за люди — красные?

Тимоти срезал лопатой небольшой бугорок на дне канавы. Его белая щетинистая борода поблескивала на солнце.

— Красными многие интересуются, — сказал он со смешком. — И вот один дознался, кто такие красные. — Он пришлепнул лопатой выброшенную из канавы землю. — Есть тут такой Хайнз. У него участок чуть ли не в тридцать тысяч акров — персики, виноград; консервный завод, виноделие. От него только и слышишь про красных: «Эти чертовы красные доведут страну до гибели», «Этих красных надо гнать отсюда». А один малый — из недавно приехавших сюда — слушал, слушал, потом поскреб в затылке и спрашивает: «Мистер Хайнз, я в здешних местах новичок. Что же это за люди, эти красные?» А Хайнз отвечает: «Красный — это тот сукин сын, который требует тридцать центов, когда мы платим двадцать пять». Мальчишка подумал, подумал, опять поскреб в затылке и сказал: «Мистер Хайнз! Я не сукин сын, а если красные такие, как вы говорите, так ведь я тоже хочу получать тридцать центов. Это все хотят. Выходит, мистер Хайнз, мы красные». — Тимоти подровнял лопатой еще один бугорок, и твердая земля заблестела на срезе.

Том рассмеялся.

— Я, наверно, тоже красный. — Кирка взлетела и опустилась, и грунт дал трещину. Пот струился у Тома по лбу и по щекам, поблескивал каплями на шее. — А черт, — сказал он, — хорошая вещь-кирка (ух!), если уметь с ней обращаться (ух!). Приладишься (ух!) — и как хорошо дело идет (ух!).

Они шли друг за другом, и канава мало-помалу росла, а солнце, поднимавшееся все выше и выше, обдавало их зноем.

 

Ну, граждане либерально-капиталистической ориентации, расскажите мне, как вот эти люди, «которые не хотят работать», могут «довести страну до гибели»?

А вот ещё один фрагмент о том, кто такие «красные»

 

Новенький «шевроле» свернул прямо к лагерю. Он остановился среди палаток. Том спросил:

— Это еще кто? Как будто не здешние?

Флойд сказал:

— Не знаю. Полисмены, наверно.

Дверца распахнулась, и из «шевроле» вышел человек. Его спутник остался в машине. Мужчины, сидевшие на корточках, посмотрели в ту сторону, и разговоры смолкли. Женщины, возившиеся у костров, украдкой поглядывали на блестящую машину. Дети двинулись к ней, выбирая самые замысловатые пути, кружа среди палаток.

Флойд положил ключ. Том встал. Эл вытер руки о штаны. Втроем они пошли к «шевроле». На человеке, который вышел из машины, были брюки защитного цвета и фланелевая рубашка. На голове шляпа с прямыми полями. В кармане рубашки, за изгородью из вечных ручек и желтых карандашей, торчала пачка бумаг, из брючного кармана выглядывал блокнот с металлической дощечкой. Он подошел к одной из групп, и сидевшие на корточках мужчины встретили его настороженно и молча. Они следили за ним, не двигаясь с места; белки глаз поблескивали у них под зрачками, потому что они смотрели вверх, не поднимая головы. Том, Эл и Флойд не спеша — как будто от нечего делать — подошли поближе.

Человек спросил:

— Хотите получить работу?

Все смотрели на него молча и настороженно. А со всего лагеря сюда уже тянулись люди.

Наконец кто-то ответил:

— Конечно, хотим. А где она есть?

— Округ Туларе. Там начинается сбор фруктов. Нужно много народу.

Заговорил Флойд:

— Наем вы сами производите?

— Да, я подрядчик.

Люди сбились вокруг него тесной кучкой. Высокий человек в комбинезоне снял черную шляпу и прочесал пальцами длинные черные волосы.

— А сколько будете платить? — спросил он.

— Точно не могу сказать. Центов тридцать.

— А почему не можете сказать точно? Ведь у вас подряд?

— Правильно, — сказал человек в брюках защитного цвета. — Но все зависит от цен на фрукты. Может, немного больше, может, немного меньше.

Флойд вышел вперед. Он спокойно сказал:

— Я поеду, мистер. Вы подрядчик, у вас должны быть документы. Покажите их, а потом выдайте нам справку, пусть там будет сказано, где работать, когда и сколько нам будут платить, и подпишите ее. Тогда мы поедем.

Подрядчик свирепо посмотрел на него:

— Ты что, будешь меня учить, как мне свои собственные дела вести?

Флойд сказал:

— Если мы пойдем к вам работать, это и наши дела тоже.

— Ну, ты мне не указывай. Я говорю, что люди нужны.

Флойд с яростью проговорил:

— А сколько вам нужно и какая будет плата, об этом вы молчите.

— Да я еще сам не знаю!

— Тогда какое же вы имеете право нанимать людей?

— Право? Я имею право вести дела так, как нахожу нужным. Если вам приятнее отсиживать здесь задницу — пожалуйста. Я нанимаю на работу в округ Туларе. Мне понадобится много народу.

Флойд повернулся к толпе мужчин. Теперь они стояли, молча переводя глаза с подрядчика на Флойда. Флойд сказал:

— Я уже два раза так нарывался. Может, ему нужно тысячу человек. А туда соберется пять тысяч, и он будет платить по пятнадцати центов в час. И вы согласитесь, потому что у вас брюхо подводит с голоду. Если хочет нанимать людей, пусть нанимает и пусть напишет все на бумаге и проставит там плату. Спросите у него документы. Он не имеет права нанимать без документов.

Подрядчик посмотрел на свой «шевроле» и крикнул:

— Джо!

Его спутник выглянул из кабины, распахнул дверцу и вышел. На нем были бриджи и высокие зашнурованные башмаки. Сбоку на патронташе висела тяжелая револьверная кобура. К темной рубашке был приколот значок шерифского понятого. Он ступал медленно, вразвалку. На лице у него играла жиденькая улыбочка.

— В чем дело? — Кобура ерзала взад и вперед по бедру.

— Посмотри, Джо, этот молодчик тебе раньше не попадался?

Понятой спросил:

— Который?

— Вот этот. — Подрядчик показал на Флойда.

— А в чем он провинился? — спросил понятой, улыбнувшись Флойду.

— Он красный, агитацию тут разводит.

— Гм. — Понятой неторопливо зашел сбоку, чтобы посмотреть на Флойда в профиль; и лицо у Флойда залилось краской.

— Вот видите! — крикнул Флойд. — Если бы он все делал по-честному, незачем бы ему с собой понятого возить.

— Попадался он тебе раньше? — повторил подрядчик.

— Гм. Как будто знакомый. На прошлой неделе разграбили гараж с подержанными шинами, — по-моему, я его видел там. Так и есть! Он самый, голову даю на отсечение. — Улыбка сразу сбежала с его лица. — Садись в машину, — сказал он и отстегнул кнопку на кобуре.

 линк, 13/11/2011

Диктатура буржуазии as is

Как известно, «сторонники свободных рыночных отношений» в своих рассуждениях исходят из того, что «стоящие по разные стороны прилавка» люди вступают в равнозначные партнёрские отношения. Выслушивая их аргументы, начинает казаться, что они обитают в каком-то бесконечном мире, где каждый покупатель может выбирать из неограниченного множества продавцов, а каждый продавец – из неограниченного множества покупателей.

Однако в реальном мире число и тех, и других всегда конечно. А иногда число кого-то не просто конечно, но даже очень мало. И в результате получается ситуация, когда меньшинство ставит большинство перед фактом отсутствия выбора.

В качестве примера приведу ещё один фрагмент книги «Гроздья гнева»

— Мне надо с вами поговорить. Я платил вам тридцать центов в час, так?

— Да, мистер Томас… но мы…

— И за тридцать центов я получал от вас то, что мне и требовалось, — хорошую работу. — Он сжал свои большие грубые руки.

— Мы не лодырничали.

— Ну так вот: сегодня я плачу двадцать пять центов в час. Хотите соглашайтесь, хотите нет. — Его красное лицо покраснело еще больше от гнева.

Тимоти сказал:

— Мы хорошо работаем. Вы сами это говорите.

— Не отрицаю. Но теперь дело повернулось так, что я уж, кажется, не волен нанимать людей. — Он судорожно глотнул. — Слушайте. У меня шестьдесят пять акров. Что такое Ассоциация фермеров, вам известно?

— Еще бы!

— Я в нее вхожу. Вчера вечером у нас было собрание. А кто заправляет Ассоциацией фермеров, вы знаете? Сейчас скажу. Банк на Западе. Этому банку принадлежит чуть ли не вся наша долина, а что не его, на то он имеет векселя по ссудам. И вчера один банковский представитель сказал мне: «Вы платите тридцать центов в час. Придется вам сбавить до двадцати пяти». Я говорю: «У меня хорошие рабочие. Таким не жалко и тридцать дать». А он отвечает: «Не в этом дело. Теперь установлена плата двадцать пять центов. Если вы будете платить тридцать, поднимется недовольство». И добавляет: «Кстати, вам, вероятно, опять понадобится ссуда в следующем году?» — Томас замолчал. Дыхание с хрипом вырывалось у него из груди. — Поняли? Двадцать пять центов — и за то скажите спасибо.

— Мы хорошо работали, — растерянно проговорил Тимоти.

— Все еще не разобрались, в чем дело? Господин Банк держит в услужении две тысячи человек, а я только вас троих. У меня долговые обязательства. Вот и пораскиньте мозгами. Если найдете какой-нибудь выход, я спорить не стану. Они меня за горло держат.

Некоторые граждане, когда слышат фразу «диктатура пролетариата», то представляют себе её в виде Швондера, который вламывается к профессору Преображенскому, «вооружённый револьверами и терроризирует его в квартире с целью отнять часть её«.

Нет, «диктатура пролетариата» есть ответ рабочего класса на «диктатуру буржуазии» – на систему отношений, при которых несколько крупных капиталистов, монополизировавших какой-либо рынок, начинают диктовать свои условия всему обществу, оказавшемуся по другую сторону прилавка.

Эта книга описывает как раз такую ситуацию

  1.  Если небольшая группа капиталистов владеет большей частью сельскохозяйственных земель, то они могут диктовать свои условия сезонным рабочим. Тем более, что они специально пригласили сюда очень много этих рабочих. А других земель в округе просто нет, либо слишком мало, чтобы хоть как-то повлиять на эту ситуацию – да, кто-то несогласный с этой политикой может заплатить своим рабочим побольше, но в итоге он просто больше расходов понесёт.
  2.  Если небольшая группа капиталистов владеет большей частью консервных заводов, то они опять же могут диктовать свои условия мелким фермерам, которые своих консервных заводов не имеют. Крупные буржуа скажут, что им выгоднее всего будет скупать фрукты по такой цене, и фермерам придётся продавать именно по этой цене, потому что других покупателей у них не будет, а сохранить урожай «до лучших времён» они не смогут.
  3.  Если небольшая группа капиталистов владеет большей частью банковской системы, то они смогут диктовать условия вообще всем остальным – всем, у кого сейчас есть долги, всем, кому будут нужны ссуды. И если крупные промышленники ещё могут с крупными банкирами «полюбовно» договориться, то мелких клиентов такой банк может просто ставить перед фактом и открыто шантажировать. В том числе даже диктовать, как этим клиентам вести «свои» дела – что производить и сколько платить – совершенно не учитывая интересы самих клиентов. А зачем? Ведь в другом банке точно такие же условия выставят.

Разумеется, дорогие мои адепты свободных рыночных отношений, вы можете говорить о том, что стремиться к монополизации рынка «нехорошо» и «неправильно». Я же отвечу вам, что понятия «хорошо» и «правильно» относятся к моральным категориям, в то время как капитализм за основу всего берёт лишь прибыль, которую лучше всего обеспечивает именно монопольное положение.

P.S. Если вам кажется, что «художественная литература» недостаточно серьёзна для того, чтобы быть аргументом в споре о сущности экономических систем, то я процитирую соответствующие фрагменты из книги Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма».

 линк, 18/11/2011

Про свободных и рабов

Мне трудно представить себе, какая может быть «личная свобода» у безработного, который ходит голодным и не находит применения своего труда. Настоящая свобода имеется только там, где уничтожена эксплуатация, где нет угнетения одних людей другими, где нет безработицы и нищенства, где человек не дрожит за то, что завтра может потерять работу, жилище, хлеб. Только в таком обществе возможна настоящая, а не бумажная, личная и всякая другая свобода.

    И.В.Сталин

Крупные собственники радовались и выпускали еще больше листков, заманивая на Запад еще больше людей. Оплата труда падала, цены оставались на прежнем уровне. И не за горами то время, когда у нас опять будут рабы.

    Дж.Стейбек «Гроздья гнева»

Проглядев список комментариев за последние несколько дней, я заметил одну интересную вещь – почему-то граждане, активно выступающие в некоторых темах за Свободу Рынка и Настоящий Правильный Капитализм, никак не отметились в темах, описанных выше.

Почему? Да потому что эти темы описывают конкретные ситуации, демонстрирующие сущность капиталистической системы

 

Как известно, для человеку жизни нужны, как минимум, две вещи – жильё и работа, как источник средств для жизни (еды, одежды и т.д.)

Апологеты капитализма рассуждают следующим образом. Человек, неудовлетворённый нынешними условиями жилья и труда (либо не имеющий их вообще), узнаёт, что где-то есть условия получше, и едет туда. При этом апологеты капитализма исходят из следующих тезисов:

1. Человек обладает абсолютным знанием о ситуации на рынке труда во всех точках мира

2. Человек обладает абсолютной мобильностью – возможностью переехать в любую точку мира.

Только при таких условиях система, за которую они радеют, сможет оптимально работать.

 

Очевидно, что хоть какое-либо соблюдение первого пункта возможно только в системе с очень мощными информационными потоками. Такими, как современный Интернет. Человек подключается к Сети, оценивает предложения на рынке труда, оценивает предложения на рынке жилья, сравнивает со своим нынешним положением и делает выводы – ехать туда и ли не ехать.

Однако даже такая система может сработать неправильно – и не только потому, что кто-то в базу внёс заведомо ложные цифры о количествах и суммах. Достаточно того, чтобы слишком много людей единовременно решило поехать в такое хорошее место, чтобы часть из них оказалась без жилья и без работы. Разумеется, эти люди могут опять попытаться найти своё место в каком-нибудь другом городе, но здесь они сталкиваются с ошибкой во втором тезисе.

Очевидно, что хоть какое-либо соблюдение второго пункта возможно только в системе с очень мощными транспортными потоками. В противном случае расходы на переезд согласно «балансу спроса и предложения» окажутся неподъёмными для большинства людей.

Но даже если многие люди смогут позволить себе такие расходы, то они всё равно не смогут нести их до бесконечности. Рано или поздно в поисках работы они столкнутся с нехваткой денег на следующий переезд. Я уже не говорю о том, что эти метания сами по себе являются высокими расходами для общества.

 

А теперь представим себе, как это выглядело раньше…

Для начала, не было никакого интернета.

О том, что где-то есть рабочие места, они узнавали из гуляющих по стране слухов, из писем проживающих в тех местах родственников и знакомых, или массово рассылаемых бумажек с надписью «требуются». О том, кто и зачем мог такие бумажки рассылать, хорошо и доступно написано в книге «Гроздья гнева» – чем больше людей приедет, тем меньше им можно будет платить за работу, ибо всегда найдутся готовые батрачить за гроши.

Далее, с транспортом всё было намного сложнее, соответственно переезд обходился людям намного дороже. В таких условиях люди стремились поехать туда, где (по их мнению) были самые большие шансы найти работу – это мог быть другой город, другой регион или даже другая страна.

Однако таких людей было много и на новом месте они оказывались в безвыходной ситуации – им было очень сложно найти работу из-за большого количества других претендентов, и они не могли уехать, поскольку затратили последние деньги на переезд.

Разумеется, у них была «свобода», даже две свободы – наблюдать за смертью своих детей, а потом умереть с голоду или согласиться на любые условия. На любые:

1. Тяжёлый труд за жалкие гроши. Пусть даже за кусок хлеба, один квадратный метр под крышей и тряпку для прикрытия наготы. И без каких-либо перспектив, потому что все «сэкономленные» на его обеспечении деньги пойдут на обеспечение красивой жизни его хозяина.

2. Опасная для жизни и здоровья работа без какой-либо ответственности для «работодателя». Такой работник будет понимать, что может погибнуть, что серьёзно сократит свою жизнь. Но согласится, потому что иначе умрёт гораздо быстрее.

3. Сколь угодно грязные или унизительные занятия вроде проституции. Да что проституция – уже само обилие безработных даёт возможность владельцу предприятия домогаться до работающих на него женщин и как угодно унижать других работников. Ведь и он, и они понимают, что идти им больше не куда.

Товарищ Сталин был совершенно прав, когда сказал, что нищий, голодный человек никакой свободы не иметь не может.

 

А ведь это ещё не предел. Нуждающемуся в работе человеку, которого нужда загнала на грань жизни и смерти, могут предложить совсем уж дикие контракты. Например, один из родителей может продать своё тело на органы, чтобы другой мог получить деньги для продления жизни их ребёнку.

Понятно, что всегда найдётся желающий заявить, что «человек просто распорядился своей жизнью». Но тогда им придётся признать, что они видят в человеческом теле всего-лишь капитал, товар, который можно продать или заложить.

Итак, в предыдущем абзаце отразилась сущность «классического» либерального капитализма, как системы общественно-экономических отношений, в которых человек является товаром, капиталом, объектом частной собственности. Да, сейчас капитализм, перешедший в империализм, выносит все свои слишком явные негативы из «первого мира» в «третий». Но по мере того, как будут забываться социальные завоевания СССР, как будет уменьшаться необходимость «держать лицо», всё сильнее эта сущность будет проявляться даже там, где сейчас всё культурно и красиво.

 

Впрочем, если почитать рассуждения некоторых «гостей из культурных и красивых мест», становится видно, что они уже согласны на такие отношения. Они уже считают человека товаром и не видят ничего ужасного в подобном выборе между жизнью и смертью. «Никто никого ни к чему не принуждает», «всё по добровольному согласию», «он просто распорядился собой»

Хорошо, вот вам ещё пара примеров того, как человек может распорядиться собой и своей свободой. Да, вы заявляете, что свобода для вас превыше всего. Представьте себе человека, которого голод ставит перед выбором – уехать в другую страну или умереть.

Однако денег на переезд у него нет. И тогда он идёт в «агентство по трудоустройству» и подписывает следующий договор: «Я, Имярек, в качестве оплаты за проезд обязуюсь 10 лет выполнять все распоряжения владельца этого контракта и отказываюсь от выдвижения каких-либо претензий по возможному ущербу для моей жизни, здоровья«. При этом владелец может этот контракт (и все перечисленные в нём права) передать другому человеку.

Это был первый вариант. Во втором варианте человек продаёт себя в пожизненное рабство открытым текстом – без всех недомолвок и юридических формулировок, маскирующих суть этой «сделки».

 линк, 24/11/2011


О свободной торговле

И опять немного описания реалий капитализма от Джона Стейнбека

— Здравствуйте.

— У меня талон на доллар.

— Что ж, забирайте товару на свой доллар, — сказал продавец и визгливо хихикнул. — Да-с. На весь доллар. На один доллар. — Он повел рукой, показывая на полки. — Что угодно есть, — и подтянул нарукавники.

— Я думаю мяса взять.

— Все сорта держим. Фарш. Хотите фарша? Двадцать центов фунт.

— Что-то очень дорого. По-моему, я последний раз брала по пятнадцати.

— Да, дорого. — Продавец хихикнул. — А в то же время не так уж дорого. Поезжайте-ка за фаршем в город, на это уйдет почти галлон бензина. Выходит, что и не дорого, потому что бензина у вас нет.

Мать строго проговорила:

— А разве вы тоже потратили галлон бензина, чтобы привезти это мясо сюда?

Продавец восторженно захохотал.

— Так рассуждать — все шиворот-навыворот получится, — сказал он. — Мы мясо не покупаем, мы его продаем. А если б покупали, тогда дело другое.

Мать поднесла два пальца к губам и сосредоточенно нахмурила брови.

— Тут одно сало да жилы.

— Я за него не ручаюсь, может, оно и не сварится. И за то, что сам стал бы его есть, тоже не ручаюсь. Да мало ли чего я не стал бы делать.

Мать бросила на него свирепый взгляд. Она старалась сладить со своим голосом:

— А подешевле есть что-нибудь?

— Бульонные кости, — ответил он. — Десять центов фунт.

— Да ведь это одни кости?

— Одни кости, — подтвердил он. — Вкусный суп будет. Из одних костей.

— А суповое мясо?

— Есть и суповое. Пожалуйста. Двадцать пять центов.

— Может, без мяса обойтись? — сказала мать. — Да им хочется. Просили мяса купить.

— Мяса всем хочется, мясо всем нужно. Возьмите фарш. Сало вытопите, пойдет на подливку. Ничего не пропадет. Костей выкидывать не придется.

— А почем… почем боковина?

— Вон куда вы махнули! Это едят только на рождество. Или в день всех святых. Тридцать пять центов фунт. Будь у меня индейка, я бы вам индейку дешевле уступил.

Мать вздохнула.

— Давайте два фунта фарша.

— Слушаю, мэм. — Он соскреб бледное мясо на вощеную бумагу. — Что еще?

— Еще хлеба.

— Прошу. Большая буханка пятнадцать центов.

— Ей цена двенадцать.

— Совершенно верно. Поезжайте в город, там купите за двенадцать. Галлон бензина. Что прикажете еще? Картошки?

— Да, картошки.

— На четверть доллара пять фунтов.

Мать с грозным видом двинулась на него.

— Наслушалась я вас, довольно! Я знаю, почем она в городе.

Продавец поджал губы.

— Поезжайте в город.

Мать посмотрела на свою стиснутую в кулак руку.

— Что же это такое? — тихо спросила она. — Вы здесь хозяин?

— Нет. Я здесь работаю.

— А зачем вы шутки шутите? Так легче, что ли?

Она разглядывала свои заскорузлые, морщинистые руки. Продавец молчал.

— Кто же здесь хозяин?

— Акционерное общество «Ферма Хупера», мэм.

— Оно и цены устанавливает?

— Да, мэм.

Мать подняла на него глаза и чуть улыбнулась.

— К вам, наверно, кто ни придет, все вот так злятся, как я?

Он помолчал, прежде чем ответить.

— Да, мэм.

— Потому вы и шутки шутите?

— То есть как?

— Такое подлое дело. Вам, наверно, стыдно. Поневоле отшучиваетесь. — Голос у матери был мягкий. Продавец, как зачарованный, смотрел на нее. Он молчал. — Значит, так, — сказала наконец мать. — Сорок центов за мясо, хлеб — пятнадцать, картошка — двадцать пять. Всего восемьдесят центов? А кофе?

— Самый дешевый — двадцать центов, мэм.

— Значит, ровно доллар. Работали семеро, а наработали только на ужин. — Она опять взглянула на свои руки. — Заверните, — быстро проговорила она.

 

Вот наглядный пример того, как любой капиталист стремится к получению максимальной выгоды через монополизацию рынка. Если поездка за товаром в другой магазин оказывается слишком накладной, в этом магазине тебе взвинтят цену до предела.

Предвижу возражения: «Вот дураки! Надо было скинуться деньгами с другими людьми и купить в городе сразу много товаров, чтобы уменьшить удельные расходы на дорогу». Особо предприимчивые граждане могут даже предложить скинуться деньгами и привести продукты, чтобы продать по цене ниже, чем в этом магазине (от желающих отбоя не будет), и получить Прибыль.

Нет, дорогие мои адепты «свободной рыночной экономики», дураками окажетесь вы со своими наивными рассуждениями о «правильном капитализме».

Не для того акционерное общество «Ферма Хупера» (одновременно владеющая всеми окрестными садами и землёй) построила здесь один-единственный магазин, чтобы позволить кому-то другому сбивать цены. У них здесь монополия, позволяющая вести дела наиболее эффективно, и конкуренты им совершенно не нужны. Ни в форме некоммерческого товарищества, ни в лице индивидуального предпринимателя.

А посему людей, попытавшихся лишить Эффективного Собственника его Прибыли ждут очень скорые и очень серьёзные неприятности. Могут арестовать машину, едущую из города с товаром, а могут и сломать. Могут арестовать её водителя, а могут и избить. И совсем не важно, кому для этого заплатит «эффективный менеджер» – бандиту или полицейскому.

Скажете, что это аморально и незаконно? Ну и что?! Это – выгодно и прибыльно! А всё остальное роли не играет.

Тем более, что при капитализме законы предназначены для защиты «частной собственности», а следовательно защита интересов крупных частных собственников гораздо важнее, чем всех остальных.

Кстати, ещё в начале XX века подобные магазины были на территории каждого завода и другого крупного предприятия. И в каждом таком магазине товары продавались с изрядной наценкой.

Казалось бы, город. Не деревня, не сельская местность, откуда до «цивилизации» без расходов не добраться. Город, где можно выйти за ворота и купить те же самые товары в любом магазине по соседству.

Так в том то и дело, что нельзя было – одним из условий добровольно заключённого трудового договора было обязательство покупать товары только в магазине нанимателя. А поскольку почти все работники жили опять же на территории предприятия (поближе к рабочим местам), то контролировать соблюдение этого условия сложности не составляло.

 

Либеральный капитализм провозглашает полную свободу человека распоряжаться собой? Именно это мы и видим – человек имеет свободу продать любую свою другую свободу. Попробуем мысленно перенестись в мир, живущий по принципам laissez faire, благо художественных произведений в жанре антиутопии соответствующего направления создано немало.

Если в трудовом договоре будет написано, что человек отказывается от свободы выбирать магазин, то он будет не в праве покупать товары в других магазинах – только в магазине хозяина по названной им цене.

Если в трудовом договоре будет написано, что человек отказывается от свободы выбирать место жительства, то он будет не в праве снимать другие квартиры – только в доме хозяина по названной им цене.

Если в трудовом договоре будет написано, что человек отказывается от свободы расторгнуть трудовой договор, то он будет не в праве уволиться и перейти на другое место работы – только батрачить на хозяина и за названную им сумму.

Следующим звеном этой цепочки может быть только договор купли-продажи человека в самое обыкновенное рабство. Разумеется, «добровольно и по обоюдному согласию». И плевать, что альтернативным вариантом может быть только скорая смерть человека либо кого-то из его близких.

И ни о какой возможности «обратиться к юристу» при laissez faire быть не может. Просто потому, что юрист может действовать только в рамках действующего законодательства, а такое законодательство превыше всего ставит Частную Собственность и Экономические Отношения. Однако указанное требование расторжения договора в одностороннем порядке или признания определённых его пунктов «ничтожными» может быть исполнено только через «вмешательство государства в экономику», которое ни в коем случае допускать нельзя.

И ещё раз о свободной торговле

Они вышли из сада в пыльный проход между двумя рядами красных домишек. Кое-где из дверей лился неяркий желтый свет керосиновых фонарей, а внутри, в полумраке, двигались черные тени. В дальнем конце прохода, прислонив винтовку к коленям, по-прежнему сидел караульный.

Том замедлил шаги, поравнявшись с ним.

— Здесь есть где помыться, мистер?

Караульный пригляделся к нему в темноте, потом сказал:

— Видишь цистерну?

— Да.

— Там шланг есть.

— А вода горячая?

— Подумаешь, важная птица! Ты кто — Джон Пиртойнт Морган, что ли?

— Нет, — сказал Том. — Что вы, что вы! Спокойной ночи, мистер!

Караульный презрительно фыркнул.

— Горячая вода! Вот новости! Скоро, чего доброго, ванну потребуют. — Он угрюмо посмотрел вслед Джоудам.

Из-за угла дома вышел второй караульный.

— Ты что, Мэк?

— Да все эти поганые Оки*. Спрашивает: «Горячая вода есть?»

Второй караульный опустил приклад на землю.

— Вот они, правительственные лагеря**, что делают. Эти, наверно, тоже там побывали. Нет, до тех пор, пока с правительственными лагерями не покончим, добра не будет. Не успеешь оглянуться, у тебя чистые простыни потребуют.

Мэк спросил:

— Ну, как там, за воротами?

— Весь день сегодня орали. Теперь федеральная полиция за них взялась. Достанется этим крикунам. Говорят, там какой-то один — высокий, худой — всех подзуживает. Сегодня его поймают, и тогда всей этой заварухе конец.

— Если все так просто уладится, пожалуй, мы останемся без работы, — сказал Мэк.

— Для нас работа всегда найдется. Ведь это Оки! За ними нужен глаз да глаз. А если уж очень притихнут, можно и расшевелить немножко.

— Вот снизят оплату, тогда, наверно, забеспокоятся.

— Ну еще бы! Да нет, ты не бойся — без работы сидеть не будем. Здешние хозяева не зевают.

 

*Оки — трудовые мигранты из штата Оклахома. Жертвы дефарминга, которых землевладельцы массово заманивали в Калифорнию, дабы сбить цену на «рынке труда». Не «чёрномазые» и не «мексиканцы», а самые обычные американцы из соседнего штата — но всё равно уже не люди, а «оки».

**Правительственные лагеря — поселения для трудовых мигрантов, созданные в рамках «нового курса» Рузвельта.

 

Благодаря даже небольшому федеральному финансированию и грамотному самоуправлению в этих лагерях удавалось обеспечивать хотя бы на минимально приемлемом уровне санитарно-гигиенические условия, оказание медицинских услуг, образование, культурный досуг — в общем, всё то, что позволяет человеку чувствовать себя человеком, а не «рабочей скотиной».

Этим правительственные лагеря Рузвельта выгодно отличались от «гувервиллей», которые регулярно разгонялись местной полицией, и поселений при частных предприятиях, которые контролировались собственниками.

— Да вот, — сказал Том, — узнали, что здесь есть работа. Подъезжаем, а на дороге полно полисменов — загнали нас на эту ферму. Сегодня мы собирали персики в саду. Я видел, какие-то люди стояли вдоль дороги, кричали нам вслед. А в чем дело, так никто мне и не сказал. Я решил сам разузнать. Кэйси, а ты как сюда попал?

Проповедник наклонился вперед, и его высокий бледный лоб попал в полосу желтого света.

— Чуднóе это заведение — тюрьма, — сказал он. — Вот удалялся я раньше в пустыню, как Христос, думал, искал. Иной раз, бывало, прояснится. А по-настоящему стало все ясно только в тюрьме. — Глаза у него были живые и веселые. — Большущая камера, все время в ней полно. Люди уходят, приходят. Ну, я, конечно, со всеми говорил.

— Ну еще бы! — сказал Том. — Тебе бы только поговорить. Если бы тебя вздернули на виселицу, ты бы и с палачом словечком перекинулся. Я таких говорливых в жизни не видал.

Все засмеялись. Один из них — пожилой, с морщинистым лицом — хлопнул себя по коленке.

— Всё время говорит, — сказал он. — А людям нравится — слушают его с удовольствием.

— Ведь он бывший проповедник, — сказал Том. — Признался он вам в этом?

Кэйси усмехнулся.

— Так вот, — снова начал он, — стал я кое в чем разбираться. В тюрьму разный народ попадает — кто за пьянство, а кто за воровство — и таких больше всего. И воруют большей частью по нужде. Понимаешь? — спросил он.

— Нет, — сказал Том.

— Ведь это все хорошие люди, понимаешь? А что их сгубило? Нужда. И мало-помалу я понял, что все зло в нужде. А до самой сути еще никак не докопаюсь. Как-то раз дают нам прокисшие бобы на обед. Один поднял крик, а толку никакого. Кричит — надсаживается. Надзиратель заглянул в камеру и ушел. Тогда второй начинает кричать. А потом мы все подхватили хором, тянем в одну ноту. И знаете, что было? Того и гляди стены рухнут от нашего крика. Вот тут и началось! Надзиратели забегали, засуетились. В конце концов принесли нам на обед другой еды. Понимаешь?

— Нет, — сказал Том.

Кэйси подпер подбородок ладонью.

— Может, другому не втолкуешь? — проговорил он. — Может, тебе самому до этого надо дойти? А где твоя кепка?

— Я без нее вышел.

— Как сестра?

— Раздалась — настоящая корова. Наверно, двойню родит. Живот впору на колеса ставить, все его руками поддерживает. А ты мне так и не объяснил, что здесь делается.

Пожилой сказал:

— Мы бастуем. Здесь объявлена забастовка.

— Что ж, пять центов с ящика не бог весть какие деньги, но прокормиться можно.

— Пять центов? — крикнул пожилой. — Пять центов? Вам платят пять центов?

— Да. Мы заработали сегодня полтора доллара.

В палатке наступила напряженная тишина. Кэйси молча смотрел в темноту.

— Слушай, Том, — сказал он наконец. — Мы приехали сюда работать. Нам пообещали пять центов. Народу собралось тьма-тьмущая. Пришли в сад, а нам заявляют: два с половиной цента. На это и один не прокормишься, а если у тебя дети… Мы отказались. Нас выгнали. Тут откуда ни возьмись нагрянули полисмены. А теперь вам платят пять центов. И ты думаешь, так и будут платить по пяти центов, когда забастовка кончится?

— Не знаю, — сказал Том. — Пока что платят.

— Слушай, — продолжал Кэйси. — Мы хотели остановиться все в одном месте, а нас погнали, как свиней, в разные стороны, кого куда. А скольких избили! Как свиней. А вас, как свиней, загнали в ворота. Мы долго не продержимся. Среди нас есть такие, у кого два дня крошки во рту не было. Ты вернешься туда?

— Хочу вернуться, — ответил Том.

— Так вот… расскажи там людям. Объясни им, что они морят нас голодом, а себе нож в спину всаживают. Вот увидишь — с нами разделаются, а потом вы и ахнуть не успеете, как вам сбавят до двух с половиной центов.

— Попробую, расскажу. Только не знаю, как это сделать. Я в жизни такой охраны не видал — все с ружьями. Наверно, и говорить друг с другом не велено. Все мимо проходят — даже не здороваются. Глаза книзу, слова лишнего не услышишь.

— Все-таки попробуй, Том. Как только мы уйдем отсюда, оплату сразу снизят до двух с половиной центов. А ты сам знаешь, что это такое — нарвать и перетаскать тонну персиков за один доллар. — Он опустил голову. Нет… так нельзя. Так даже сыт не будешь… Не прокормишься.

— Попробую, что выйдет.

— А как мать поживает?

— Ничего. Ей очень понравилось в правительственном лагере. Душевые, горячая вода.

— Да… я про них слышал.

— Там было хорошо. Только работы не нашли. Пришлось уехать.

— Надо бы и мне побывать в таком лагере, — сказал Кэйси. — Посмотреть, как там живут. Говорят, полисмены туда не показываются.

— Там люди сами себе полисмены.

Кэйси вскинул голову.

— А беспорядки были? Драки, воровство, пьянство?

— Не было, — ответил Том.

— Ну а если с кем сладу нет — тогда как? Что тогда делают?

— Выгоняют из лагеря.

— А таких много?

— Да нет, — сказал Том. — Мы прожили там месяц, и всего один случай был.

Глаза у Кэйси заблестели. Он повернулся к остальным.

— Слышали? Что я говорил? Полисмены не столько пресекают беспорядки, сколько сами их разводят. Слушай, Том. Ты попробуй поговори с людьми, пусть они тоже бастуют. Дня через два самое время. Ведь персики поспели. Объясни им все.

— Не пойдут, — сказал Том. — Пять центов, а на остальное им плевать.

— Да ведь пять центов платят только штрейкбрехерам.

— Этого им не вдолбишь. Пять центов. Вот что для них самое главное.

— А ты все-таки попробуй.

— Отец не пойдет, я знаю. Отмахнется — не его дело.

— Да, — сокрушенно проговорил Кэйси. — Пожалуй, верно. Ему сначала надо на собственной шкуре все это испытать.

— Мы наголодались, — сказал Том. — А сегодня было мясо на ужин. Думаешь, отец откажется от мяса ради других? Розе надо пить молоко. Думаешь, мать заморит ее ребенка только потому, что за воротами какие-то люди глотку дерут?

Кэйси грустно сказал:

— Хотел бы я, чтобы они это поняли. Поняли бы, что мясной обед только так и можно себе обеспечить… А, да что там! Устал я. Иной раз чувствуешь: устал, нет больше сил. Помню, был у нас в камере один человек. Его засадили при мне за то, что хотел организовать союз. В одном месте удалось. А потом налетели «бдительные». И знаешь, что было? Те самые люди, которым он хотел помочь, отступились от него — начисто. Боялись с ним рядом показаться: «Уходи отсюда. С тобой опасно». Он обижался, горевал, а потом ничего, обошлось. «Не так уж это плохо, говорит, когда знаешь, как бывало в прежние времена. После французской революции всем вожакам головы поснимали. Но ведь мы не для собственного удовольствия это делаем, а потому, что не можем иначе. У нас это сидит в самом нутре. Вот, например, Вашингтон. Боролся за революцию, а потом вся сволочь на него ополчилась. И с Линкольном то же самое — его смерти тоже добивались».

— Да, тут удовольствием и не пахнет, — сказал Том.

— Какое там! Он еще говорил: «Мы делаем все, что можем. А самое главное — это чтобы все время хоть не намного, а шагать вперед. Там, может, и назад попятишься, а все-таки не на полный шаг. Это можно доказать, говорит, и этим все оправдывается. Значит, даром ничего не было сделано, хоть, может, так и покажется на первый взгляд».

— А ты все такой же, — сказал Том. — Все разглагольствуешь. Вот возьми моего братца Эла. Он только и знает, что бегать за девчонками. Больше ему ничего не надо. Дня через два и тут какую-нибудь найдет. Весь день об этом думает, всю ночь этим занимается. Плевал он на всякие там шаги — вперед, назад, в сторону.

— Правильно, — сказал Кэйси. — Правильно. Что ему в жизни положено, то он и выполняет. И так все, не только он один.

Человек, сидевший у входа в палатку, откинул полу.

— Что-то неладно дело, — сказал он.

Кэйси выглянул наружу.

— А что такое?

— Сам не знаю. Не сидится мне. Пугливый стал, хуже кошки.

— Да что случилось?

— Не знаю. Чудится что-то, а прислушаешься — ничего нет.

— Пугливый ты стал, верно, — сказал пожилой. Он поднялся и вышел. А через минуту заглянул в палатку. — Надвигается большая черная туча. Гроза будет. Вот что его взбудоражило — электричество. — И он снова скрылся в темноте. Остальные двое встали и вышли наружу.

Кэйси тихо сказал:

— Им всем не по себе. Полисмены то и дело грозят: изобьем, выгоним вас всех отсюда. А меня считают вожаком, потому что я много говорю.

Пожилой снова заглянул в палатку.

— Кэйси, погаси фонарь и выходи. Тут что-то неладно.

Кэйси прикрутил фитиль. Огонек нырнул вниз, вспыхнул и погас. Кэйси ощупью выбрался наружу. Том — следом за ним.

— Что такое? — тихо спросил Кэйси.

— Да не знаю. Слушай.

Громкое кваканье лягушек, сливающееся с тишиной. Сухое резкое стрекотанье кузнечиков. Но на этом фоне слышались и другие звуки — приглушенные шаги в той стороне, где была дорога, похрустыванье комьев земли под ногами, шелест кустов вдоль ручья.

— Я что-то ничего не разберу. Неясно. Может, нам только чудится? — успокаивал их Кэйси. — Мы сейчас все начеку. Нет, я ничего не слышу. А ты, Том?

— А я слышу, — ответил Том. — Да… слышу. По-моему, окружают. Давайте лучше уйдем отсюда.

Пожилой шепнул:

— Под мост… вон туда. Эх, не хочется палатку оставлять.

— Пошли, — сказал Кэйси.

Они тихо двинулись вдоль ручья. Арка моста чернела впереди, точно пещера. Кэйси нагнулся и нырнул под мост. Том за ним. Их ноги соскользнули с откоса в воду. Они прошли футов тридцать, прислушиваясь к собственному дыханию, гулко отдававшемуся под сводами. Потом вышли на другую сторону и выпрямились.

Громкий крик:

— Вот они! — Две полоски света поймали их, уткнулись им в лицо, ослепили. — Стой, ни с места! — Голоса шли из темноты. — Это он и есть. Лобастый черт! Он самый.

Кэйси, как слепой, смотрел на огонь. Он дышал тяжело.

— Слушайте, — сказал он. — Вы не ведаете, что творите. Вы детей хотите уморить голодом.

— Молчать, красная сволочь!

На свет вышел грузный, приземистый человек. В руках у него была новенькая белая палка от кирки.

Кэйси повторил:

— Вы не ведаете, что творите.

Человек замахнулся. Кэйси нырнул вниз. Тяжелая палка с глухим стуком ударила его по виску, и Кэйси рухнул на бок, в темноту.

— Стой, Джордж, ты, никак, убил его.

— Посвети, — сказал Джордж. — Поделом тебе, сволочь! — Полоска света ткнулась вниз, пошарила по земле и нашла размозженную голову Кэйси.

Том стоял, глядя на проповедника. Полоска света выхватила из темноты грузные ноги и новенькую белую палку. Том кинулся молча. Он завладел палкой. Удар пришелся по плечу… Промах. Он сам это почувствовал. Но во второй раз палка со всей силой опустилась на голову, и когда человек упал, на него обрушилось еще три удара. Полоски света заметались из стороны в сторону. Раздались крики, топот, треск кустарника. Том стоял над бесчувственным телом. И вдруг — слепящий удар палкой по голове. Ему показалось, что его пронизало током. А секунду спустя он уже бежал вдоль берега, пригибаясь чуть не к самой земле. Позади слышалось шлепанье ног по воде. Он круто свернул в сторону и, продираясь между кустами, забрался в самую их чащу. И замер там. Погоня приближалась, полоски света шарили вдоль ручья. Он ползком поднялся по откосу. Дальше был фруктовый сад. Но крики доносились и сюда. Он пригнулся и побежал по грядкам; комья земли шуршали, летели у него из-под ног. Впереди вдоль оросительной канавы темнел кустарник, окаймлявший луг. Он перелез через изгородь, продрался сквозь кусты винограда и черной смородины и, хрипло дыша, лег на землю. Он ощупал онемевшее лицо и нос. Нос был разбит, по подбородку струйкой стекала кровь. Он лежал на земле ничком до тех пор, пока мысли у него не прояснились. Потом медленно подполз к канаве, умылся холодной водой, оторвал лоскут от подола рубашки, намочил его и прижал к скуле и носу. Израненное лицо заломило от холода.

Черное пятно грозовой тучи стояло на горизонте, окруженное яркими звездами. Кругом снова все затихло.

 

Безоружная борьба неорганизованных рабочих за увеличение рыночной цены своего труда в условиях концентрации капитала выглядит примерно так и примерно также заканчивается. Потому что деньги — это власть, реализуемая через возможность денег нанимать силу для подавления попыток организации. И нанимать охранников-держиморд оказывается выгоднее, чем платить труженникам нормальную зарплату.

А посему рабочие начинают организовываться с оружием в руках. И в конечном итоге самые организованные уничтожают капиталистов: одних — как класс, а других — физически.

Общество и общественная собственность

Давно я что-то не цитировал товарища Стейнбека…

Вот хороший фрагмент, наглядно показывающий что есть общество и что есть общественная собственность.

Западные штаты беспокоятся — близки какие-то перемены. Техас и Оклахома, Канзас и Арканзас, Нью-Мексико, Аризона, Калифорния. Семья съезжает со своего участка. Отец взял ссуду в банке, а теперь банк хочет завладеть землей. Земельная компания — другими словами банк, если владельцем земли является он, — хочет, чтобы на этой земле хозяйничали тракторы, а не арендатор.

А разве трактор — это плохо? Разве в той силе, которая проводит длинные борозды по земле, есть что-нибудь дурное? Если б этот трактор принадлежал нам, тогда было бы хорошо, — не мне, а нам. Если б наши тракторы проводили длинные борозды по нашей земле, тогда было бы хорошо. Не по моей земле, а по нашей. Мы любили бы этот трактор, как мы любили эту землю, когда она была наша.

Но трактор делает сразу два дела: он вспахивает землю и выкорчевывает с этой земли нас. Между таким трактором и танком разница небольшая. И тот и другой гонят перед собой людей, охваченных страхом, горем. Тут есть над чем призадуматься.

С земли согнали одного фермера, одну семью; вот его дряхлая машина со скрипом ползет по шоссе на Запад. Я лишился земли, моей землей завладел трактор. Я один, я не знаю, что делать. А ночью эта семья останавливается у придорожной канавы, и к ее становищу подъезжает другая семья, и палаток уже не одна, а две. Двое мужчин присаживаются на корточки поговорить, а женщины и дети стоят и слушают.

Вы, кому ненавистны перемены, кто страшится революций, смотрите: вот точка, в которой пересекаются человеческие жизни. Разъедините этих двоих мужчин; заставьте их ненавидеть, бояться друг друга, не доверять друг другу. Ведь здесь начинается то, что внушает вам страх. Здесь это в зародыше. Ибо в формулу «я лишился своей земли» вносится поправка; клетка делится, и из этого деления возникает то, что вам ненавистно: «Мы лишились нашей земли».

Вот где таится опасность, ибо двое уже не так одиноки, как один. И из этого первого «мы» возникает нечто еще более опасное: «У меня есть немного хлеба» плюс «у меня его совсем нет». И если в сумме получается «у нас есть немного хлеба», значит, все стало на свое место и движение получило направленность. Теперь остается сделать несложное умножение, и эта земля, этот трактор — наши.

Двое мужчин, присевших на корточки у маленького костра, мясо в котелке, молчаливые женщины с застывшим взглядом; позади них ребятишки, жадно вслушивающиеся в непонятные речи. Надвигается ночь. Малыш простудился. Вот, возьми одеяло. Оно шерстяное. Осталось еще от матери. Возьми, накрой им ребенка. Вот что надо бомбить. Вот где начинается переход от «я» к «мы».

Если б вам, владельцам жизненных благ, удалось понять это, вы смогли бы удержаться на поверхности. Если б вам удалось отделить причины от следствий, если бы нам удалось понять, что Пэйн, Маркс, Джефферсон, Ленин были следствием, а не причиной, вы смогли бы уцелеть. Но вы не понимаете этого. Ибо собственничество сковывает ваше «я» и навсегда отгораживает его от «мы».

Западные штаты беспокоятся — близки какие-то перемены. Потребность рождает идею, идея рождает действие. Полмиллиона людей движется по дорогам; еще один миллион охвачен тревогой, готов в любую минуту сняться с места; еще десять миллионов только проявляют признаки беспокойства.

А тракторы проводят борозду за бороздой по опустевшей земле.

Вопрос, почему обыкновенные крестьяне-землепашцы хотят, что бы этот трактор принадлежал им. Не кому-то одному, а им всем — то есть находился бы не частной собственности, а в общественной?

Трактор в данном случае есть очень высокопроизводительный механизм. Настолько высокопроизводительный, что ему для работы нужно много земли — при малой посевной площади издержки на его изготовление и содержание превысят все возможные выгоды. Лошадь — низкопроизводительное орудие труда, однако при малых посевных наделах низкие издержки на содержание лошади позволяют фермерам получить хоть какую-нибудь выгоду.

Однако когда рядом появляется высокопроизводительное орудие, мелкие частники оказываются не в силах конкурировать с ним — ведь то орудие производит продукцию с большим качеством и меньшими издержками. В такой ситуации мелкие частники неизбежно разоряются, а значит теряют всё — и лошадей, и наделы.

Теперь один трактор с одним трактористом обрабатывает столько земли, сколько раньше обрабатывали десятки фермеров. И тогда владелец трактора, став новым собственником земли, оставляет одну семью, а всех «лишних» людей прогоняет на все четыре стороны.

 

Увеличение производства товаров при капитализме вызывает кризис сбыта.

Кризис сбыта приводит к приостановке производства.

Приостановка производства вызывает безработицу и голод среди широких масс населения.

————————————

Следовательно, увеличение производства товаров при капитализме вызывает безработицу и голод среди широких масс населения.

Учебник логики для средней школы 1954 г.

А что происходит, если трактор начинает принадлежать не кому-то одному, а всем?

В таком случае земледелецы по очереди обрабатывают свои наделы. Поскольку трактор позволяет сделать это гораздо быстрее, у каждого земледельца появляется уйма лишнего времени.

Конечно же, обыкновенные фашисты сразу же заявят, что эти люди станут тратить своё лишнее время на изготовление и питие самогона, однако с фашистами у нормального человека разговор короткий.

Очень скоро люди сообразят, что лишнее время можно использовать для улучшения своей жизни. Люди выделят из своих рядов тех, кто лучше всем может управлять трактором, чтобы те пахали общественную землю для всех, а оставшиеся силы распределят аналогичным образом.

Лучшие строители будут строить дома для всех. Лучшие учителя будут учить всех. Лучшие врачи будут лечить всех. Лучшие писатели будут писать книги для всех. Лучшие изобретатели будут создавать ещё более производительные орудия труда для всех.
И все будут жить всё лучше и лучше.

Конечно, найдётся небольшая доля тех, кто ничего не может делать и ничего делать не захочет. Но таких как раз таки видно сразу, а работа на пятнадцать суток для таких «добровольцев» найдётся всегда.

Теперь второй вопрос: почему обычные крестьяне-землепашцы даже с образованием на уровне трёх классов церковно-приходской «умею читать и писать» понимают то, что никак не хотят понять дипломированные выпускники Высшей Школы Экономики? Или может быть выпускники ВШЭ и других либеральных ВУЗов это всё прекрасно понимают, но хотят быть не людьми среди людей, а господами над рабами?

Наглядно про найм рабочей силы

Новенький «шевроле» свернул прямо к лагерю. Он остановился среди палаток. Том спросил:

— Это еще кто? Как будто не здешние?

Флойд сказал:

— Не знаю. Полисмены, наверно.

Дверца распахнулась, и из «шевроле» вышел человек. Его спутник остался в машине.

Мужчины, сидевшие на корточках, посмотрели в ту сторону, и разговоры смолкли. Женщины, возившиеся у костров, украдкой поглядывали на блестящую машину. Дети двинулись к ней, выбирая самые замысловатые пути, кружа среди палаток.

Флойд положил ключ. Том встал. Эл вытер руки о штаны. Втроем они пошли к «шевроле».

На человеке, который вышел из машины, были брюки защитного цвета и фланелевая рубашка. На голове шляпа с прямыми полями. В кармане рубашки, за изгородью из вечных ручек и желтых карандашей, торчала пачка бумаг, из брючного кармана выглядывал блокнот с
металлической дощечкой. Он подошел к одной из групп, и сидевшие на корточках мужчины встретили его настороженно и молча. Они следили за ним, не двигаясь с места; белки глаз поблескивали у них под зрачками, потому что они смотрели вверх, не поднимая головы. Том, Эл и Флойд не спеша — как будто от нечего делать — подошли поближе.

Человек спросил:

— Хотите получить работу?

Все смотрели на него молча и настороженно. А со всего лагеря сюда уже тянулись люди.

Наконец кто-то ответил:

— Конечно, хотим. А где она есть?

— Округ Туларе. Там начинается сбор фруктов. Нужно много народу.

Заговорил Флойд:

— Наем вы сами производите?

— Да, я подрядчик.

Люди сбились вокруг него тесной кучкой. Высокий человек в комбинезоне снял черную шляпу и прочесал пальцами длинные черные волосы.

— А сколько будете платить? — спросил он.

— Точно не могу сказать. Центов тридцать.

— А почему не можете сказать точно? Ведь у вас подряд?

— Правильно, — сказал человек в брюках защитного цвета. — Но все зависит от цен на фрукты. Может, немного больше, может, немного меньше.

Флойд вышел вперед. Он спокойно сказал:

Я поеду, мистер. Вы подрядчик, у вас должны быть документы. Покажите их, а потом выдайте нам справку, пусть там будет сказано, где работать, когда и сколько нам будут платить, и подпишите ее. Тогда мы поедем.

Подрядчик свирепо посмотрел на него:

— Ты что, будешь меня учить, как мне свои собственные дела вести?

Флойд сказал:

— Если мы пойдем к вам работать, это и наши дела тоже.

— Ну, ты мне не указывай. Я говорю, что люди нужны.

Флойд с яростью проговорил:

— А сколько вам нужно и какая будет плата, об этом вы молчите.

— Да я еще сам не знаю!

— Тогда какое же вы имеете право нанимать людей?

— Право? Я имею право вести дела так, как нахожу нужным. Если вам приятнее отсиживать здесь задницу — пожалуйста. Я нанимаю на работу в округ Туларе. Мне понадобится много народу.

Флойд повернулся к толпе мужчин. Теперь они стояли, молча переводя глаза с подрядчика на Флойда. Флойд сказал:

Я уже два раза так нарывался. Может, ему нужно тысячу человек. А туда соберется пять тысяч, и он будет платить по пятнадцати центов в час. И вы согласитесь, потому что у вас брюхо подводит с голоду. Если хочет нанимать людей, пусть нанимает и пусть напишет все на бумаге и проставит там плату. Спросите у него документы. Он не имеет права нанимать без документов.

Подрядчик посмотрел на свой «шевроле» и крикнул:

— Джо!

Его спутник выглянул из кабины, распахнул дверцу и вышел. На нем были бриджи и высокие зашнурованные башмаки. Сбоку на патронташе висела тяжелая револьверная кобура. К темной рубашке был приколот значок шерифского понятого. Он ступал медленно, вразвалку. На лице у него играла жиденькая улыбочка.

— В чем дело? — кобура ерзала взад и вперед по бедру.

— Посмотри, Джо, этот молодчик тебе раньше не попадался?

Понятой спросил:

— Который?

— Вот этот. — Подрядчик показал на Флойда.

А в чем он провинился? — спросил понятой, улыбнувшись Флойду.

— Он красный, агитацию тут разводит.

— Гм. — Понятой неторопливо зашел сбоку, чтобы посмотреть на Флойда в профиль; и лицо у Флойда залилось краской.

— Вот видите! — крикнул Флойд. — Если бы он все делал по-честному, незачем бы ему с собой понятого возить.

— Попадался он тебе раньше? — повторил подрядчик.

— Гм. Как будто знакомый. На прошлой неделе разграбили гараж с подержанными шинами, — по-моему, я его видел там. Так и есть! Он самый, голову даю на отсечение. — Улыбка сразу сбежала с его лица. — Садись в машину, — сказал он и отстегнул кнопку на кобуре.

Том сказал:

— Ни за что ни про что человека берете.

Понятой круто повернулся к нему.

— Тебе за компанию хочется? Попробуй, открой только рот, и тебя заберу. Около того гаража двое слонялись.

— Меня на прошлой неделе и в Калифорнии-то не было, — сказал Том.

— Ну, может, тебя в другом месте разыскивают. Молчи лучше.

Подрядчик снова повернулся к толпе мужчин.

— Вы этих красных сволочей не слушайте. Они смутьяны, с ними только свяжись, потом беды не оберешься. Ну, поехали в Туларе, я вас всех возьму на работу.

Ему никто не ответил.

Понятой сказал:

Поезжайте, советую. — Жидкая улыбочка снова появилась у него на лице. — Отдел здравоохранения распорядился очистить этот лагерь. А если у вас тут еще красные водятся — смотрите, как бы с кем беды не случилось. Поезжайте-ка вы в Туларе. Здесь все равно сидеть нечего. Я вам по-дружески советую. А если не уедете, придут сюда молодцы, да еще, может, не
с пустыми руками…

Подрядчик сказал:

— Я же говорю, мне люди нужны. Не хотите работать — как знаете.

Понятой улыбнулся:

— Если не хотят работать, тогда им в нашем штате делать нечего. Мы их живо отсюда выпроводим.

Флойд, точно окаменев, стоял рядом с понятым, а большие пальцы Флойда были зацеплены за пояс. Том посмотрел на него украдкой и тут же опустил глаза.

— Вот и всё, — сказал подрядчик. — В округе Туларе нужны люди, работы много.

Том медленно поднял глаза и увидел руки Флойда с набухшими на кистях жилами. Руки Тома тоже приподнялись, и большие пальцы зацепились за пояс.

— Да, это всё. Чтобы завтра к утру здесь ни души не было.

Подрядчик сел в машину.

— Ну, — сказал понятой Флойду, — садись. — Он протянул огромную ручищу и взял Флойда за левый локоть.

Флойд вырвался и в ту же секунду занес правую руку. Он ударил кулаком в мясистую физиономию и кинулся наутек, петляя между палатками. Понятой зашатался, Том подставил ему ногу. Понятой упал и перевалился на бок, хватаясь за револьвер. Флойд бежал, то скрываясь за палатками, то снова появляясь на виду. Понятой выстрелил лежа. Женщина, стоявшая у одной из палаток, пронзительно вскрикнула и посмотрела на свою размозженную руку. Костяшек не было, пальцы висели точно на ниточках, мякоть руки стала белая, бескровная. В дальнем конце лагеря мелькнула фигура Флойда, мчавшегося к ивняку. Понятой сел, снова поднял револьвер, но в эту минуту из толпы вышел преподобный Кэйси. Он ударил понятого ногой по шее и отступил назад, глядя на бесчувственное грузное тело.

Послышался рев мотора, и «шевроле» вылетел на дорогу, оставляя позади себя облако пыли. Он свернул к шоссе и вскоре исчез из виду. Женщина все еще смотрела на свою искалеченную руку. По краям раны мелкими каплями выступила кровь. Из горла у женщины вырвались прерывистые вопли и истерический смех, становившийся с каждой минутой все громче и громче.

Понятой лежал, уткнувшись открытым ртом в пыль.

Том поднял револьвер, вынул магазин и швырнул его в кусты, потом вытряхнул патрон из канала ствола.

— Такому нельзя давать оружие в руки, — сказал он и бросил револьвер на землю.

Женщину с искалеченной рукой окружила толпа, она плакала, истерически взвизгивая.

Шайтан-арба для отъезда в мир иной

Давно я ничего не писал про роман "Гроздья гнева" товарища Стейнбека.

Помнится, один чудак нехороший человек написал в комментариях, что в 1948-м году наша страна закупила в США экранизацию романа, а "через несколько дней фильм был снят с проката. Потому что люди обращали внимание на то, что бедный, разорившийся фермер, мог купить себе подержанный грузовичок."

Про истинные причины снятия с показа я напишу в следующий раз, а пока процитирую описание процесса купли-продажи и состояние этих "подержанных грузовичков".

В городах, на городских окраинах, посреди полей, на пустырях — всюду парки подержанных машин, автомобильный лом, гаражи с неоновыми рекламами. Подержанные машины. Хорошие подержанные машины. Дешевый вид транспорта, три прицепа. «Форд» 27-го года, мотор в порядке. Проверенные машины, качество гарантировано. Бесплатное радио. Машины, и к ним сто галлонов бензина в придачу. Зайдите и убедитесь сами. Подержанные машины. Накладные расходы в стоимость не включаются.

Небольшой участок и контора, в которой едва хватает места для стола, стула и синей конторской книги. Пачка захватанных по уголкам, пестрящих скрепками бланков, рядом — аккуратная стопочка чистых, незаполненных. Вечное перо — следите, чтобы в нем всегда были чернила, держите его в порядке. Сделка не состоялась только потому, что вечное перо было не в порядке.

Вон те сукины дети ничего не купят. Такие шляются по всем гаражам. Им бы только глазеть с утра до вечера. Таким машины не нужны; крадут у тебя время, не считаются с тобой. А вон там парочка — нет, не та, с ребятами. Посади их в машину. Начинай с двухсот, постепенно сбавишь. По виду, сто двадцать пять наскребут. Пусть покатаются. Пусть попробуют вон тот примус на колесах. Прижимай их. Они крадут у нас время.

Хозяева с засученными рукавами. Продавцы — чистенькие, бесстрастные, взгляд маленьких глаз внимательный. Знатоки человеческих слабостей.

Следи за лицом той женщины. Если женщине понравится, муженька мы обломаем. Начни с «кадиллака». Потом всучишь вон тот «бьюик» 26-го года. Если начать с «бьюика», под конец они потребуют себе «форд». Живей, живей поворачивайся. Надо спешить, — не век же так будет. Покажи им вон тот «нэш», а я пока подкачаю дырявую камеру на «додже» 25-го года. Когда будет готов — кликну.

Машина вам нужна для езды, не так ли? За финтифлюшками вы не гонитесь? Да, обивка потерлась. Но ведь колеса приходят в движение не от подушек.

Ряды машин стоят нос к носу — капоты ржавые, шины спущены. Стоят тесно одна к другой.

Хотите посмотреть? Ну какое же тут беспокойство? Сейчас я ее выведу.

Пусть чувствуют себя обязанными. Пусть отнимают у тебя время. Не давай им забывать это. Покупатели — народ большей частью вежливый. Им неприятно утруждать людей. А ты заставь их утруждать себя, а потом прижмешь.

Ряды машин модели «Т» — высокие, тупоносые, руль поворачивается со скрипом, тормозные ленты изношены. «Бьюики», «нэши», «де-сото»…

Да, сэр, «додж» 22-го года Лучшая модель, выпущенная Доджем. Вечная. Низкая компрессия. С высокой компрессией первое время прыти хоть отбавляй, но в конце концов двигатель выходит из строя. «Плимуты», «рокнисы», «стары»…

О господи! Откуда взялся этот «апперсон» — из Ноева ковчега? А «чалмерс», «чандлер», их уж сколько лет не выпускают. Мы продаем не машины, а рухлядь. Эх! Побольше бы таких примусов на колесах! Дороже двадцати пяти — тридцати долларов мне ничего не надо. Пойдет за пятьдесят, за семьдесят пять. Уже неплохо. А много ли заработаешь на новой машине? Побольше примусов на колесах. Они у меня не застоятся. Все что угодно, но не дороже двухсот пятидесяти долларов. Джим, задержи вон того старикашку. Он ни бельмеса не смыслит. Попробуй всучить ему «апперсон». А куда он делся, этот «апперсон»? Продан? Если мы не раздобудем побольше таких примусов на колесах, тогда хоть бросай торговлю.

Флажки — красные и белые, белые и синие — развеваются у обочины дороги. Подержанные машины. Хорошие подержанные машины.

На помосте — гвоздь сегодняшнего дня. Не вздумайте продавать. Это приманка для публики. Если продать за такую цену, ни черта на нем не заработаешь. Говорите, что продано. Прежде чем отдашь машину, вынь аккумулятор. Поставь пустой бачок. Пошли они к черту! Что им еще нужно за их гроши? Поворачивайся — живее, живее! Надо спешить — не век же так будет. Побольше бы раздобыть таких примусов на колесах, тогда через полгода можно свернуть дело — и на покой.

Эй, Джим, у этого «шевроле» такой шум в заднем мосту, будто там битое стекло. Всыпь-ка туда кварты две опилок. И в коробку скоростей тоже. Этот огурчик должен пройти за тридцать пять долларов. Меня надули на нем. Я дал десять, в конце концов этот прохвост всучил его мне за пятнадцать да еще ухитрился, сукин сын, припрятать все инструменты. Эх! Штук бы пятьсот таких примусов на колесах! Не век же так будет. Что, ему шины не правятся? Скажи, такие шины пройдут еще десять тысяч миль, и скинь доллара полтора.

Груды ржавого лома вдоль забора, в самом конце двора никуда не годная, перепачканная маслом рухлядь, крылья, блоки моторов, валяющиеся прямо на земле, сквозь цилиндры прорастает трава. Тормозные тяги, выхлопные трубы свалены в кучу, похожую на клубок змей. Масло, бензин.

Посмотри, нет ли где целой запальной свечи? Эх! Раздобыть бы прицепы, штук эдак пятьдесят, и чтобы не дороже сотни, тогда можно будет заработать. Что он там скандалит? Наше дело продать машину, а толкать вручную домой пусть сам толкает. Пусть сам толкает? Здорово сказано! Хоть в юмористический журнал. Думаешь, этот не клюнет? Так гони его отсюда. С такими, которые сами не знают, что им нужно, возиться некогда. Сними правую переднюю покрышку с «грэхема». Поставь заплатой внутрь. Ну вот, теперь прямо шик. И протектор еще не стерся.

Ну еще бы! Она пятьдесят тысяч миль пробежит. Не жалейте масла. До свидания. Счастливо. Подыскиваете себе машину? А что бы вам хотелось? Нашли что-нибудь подходящее? Надо бы выпить. Как вы на этот счет? Давайте пойдем, а ваша жена пусть пока посмотрит «ла-салль». Вы не хотите «ла-салль»? Подшипники износились. Берет слишком много масла. Могу предложить «линкольн» 24-го года. Вот это машина! На всю жизнь. Переделайте ее в грузовик.

Горячее солнце на проржавевшем металле. На земле масляные пятна. Люди бродят растерянные в поисках машин.

Вытри ноги. Не прислоняйся к этой машине, она грязная. Какую же выбрать? Сколько они стоят? Последи за детьми. Интересно, сколько они хотят вот за эту? Сейчас спросим. За спрос денег не платят. Ведь спросить можно? Сверх семидесяти пяти ни единого цента — это самое большее, что я могу дать, иначе не доберемся до Калифорнии.

Только бы раздобыть сотню таких примусов на колесах! Ходят — не ходят, все равно.

Покрышки — старые, стертые покрышки, сложенные штабелями; камеры — красные, серые — висят, точно колбасы.

Заплаты для шин? Порошок для чистки радиатора? Конденсатор? Бросьте вот эту пилюльку в бензобак и получите лишних десять миль с каждого галлона. Попробуйте нашу политуру — всего пятьдесят центов, а кузов будет как новый. Щетки, ремень вентилятора, прокладки? Может быть, все дело в клапане! Смените поршень. Ну что для вас значит один цент!

Ладно, Джо. Ты повозись с ними еще немного и веди ко мне. Я их обработаю, я их облапошу или укокошу. Веди! Только чтобы были настоящие покупатели. Я хочу делом заниматься.

Пожалуйста, сэр, садитесь. Для вас это просто находка. Да, сэр. Всего восемьдесят долларов, просто находка.
Больше пятидесяти я не могу дать. Мне там сказали, что пятьдесят.

Пятьдесят? Пятьдесят! Он обалдел! Я сам за нее дал семьдесят восемь долларов пятьдесят центов. Джо! Ты что, разорить нас хочешь? Придется уволить этого болвана. Может, сойдемся на шестидесяти? Вот что, мистер, время дорого. Я человек деловой, а не какой-нибудь жулик. Может, у вас есть что-нибудь в обмен?

Есть — пара мулов.

Пара мулов? Джо, ты слышал? Он предлагает в придачу пару мулов. А вы разве не знаете, что мы живем в век машин? Мулы сейчас идут только на клей.

Хорошие крупные мулы — одному пять, другому семь лет. Ну что ж, пойдем посмотрим где-нибудь еще.

Где-нибудь еще? Являются к занятым людям, крадут у них время и уходят ни с чем! Джо, ты разве не разобрал, с кем имеешь дело? Это же настоящий выжига!

Я не выжига. Мне нужна машина. Мы уезжаем в Калифорнию. Мне нужна машина.

Ну, хорошо! Я известная тряпка. Джо считает меня тряпкой. Говорит, если будете отдавать с себя последнюю рубаху, так подохнете с голоду. Вот мы как сделаем: я спущу ваших мулов по пяти долларов, на корм собакам.

Нет, зачем же собакам.

Ну, может быть, за семь долларов или за десять? Хорошо! Беру мулов за двадцать долларов. Тележка в придачу, так? Пятьдесят вы заплатите наличными, а на остальные дадите вексель, будете погашать долг по десяти долларов в месяц.

Но вы сказали — восемьдесят?

А вы разве никогда не слыхали, что существуют накладные расходы и страховка? Это повышает цену. За каких-нибудь четыре-пять месяцев вы все выплатите. Подпишитесь вот здесь. Мы обо всем позаботимся.

Просто и не знаю…

Слушайте. Я с себя последнюю рубаху готов отдать, а вы отнимаете у меня столько времени. Я бы за это время трех покупателей отпустил. Просто зло берет. Да, расписывайтесь вот здесь. Хорошо, сэр. Джо, заправь бак. Дадим этому джентльмену бензин.

Ну, Джо, досталось нам с тобой! Сколько мы дали за этот примус на колесах? Тридцать или тридцать пять? Если я не загоню упряжку мулов за семьдесят пять долларов, грош мне цена! Да еще пятьдесят наличными и вексель на сорок. Конечно, не все люди честные, но иной раз просто диву даешься, как они ухитряются погашать долг. Один выплатил сотню долларов через два года после того, как я списал их в расход. Спорю на что угодно — этот все выплатит. Эх, раздобыть бы еще пятьсот таких примусов на колесах! Поворачивайся, Джо. Завлекай их, а потом веди ко мне. С этой сделки получишь двадцать долларов. Молодец, стараешься.

Флаги, повисшие тряпочками на ярком дневном солнце. Гвоздь сегодняшнего дня «форд» 23-го года — «пикап» в полной исправности.

Что вы хотите за пятьдесят долларов — «зефир»?

Конский волос клочьями торчит из подушек, помятые, облупившиеся крылья. Сорванные, висящие на одном болте буфера. Элегантный двухместный «форд» с маленькой цветной лампочкой на радиаторе, с подфарниками на крыльях и тремя стоп-сигналами сзади. Брызговики и рычаг переключения скоростей с большим штампом фирмы. На кожухе для запасной шины нарисована яркой краской хорошенькая девушка, внизу подпись: «Кора». Дневное солнце на запыленных ветровых стеклах.

Вот дела! Поесть некогда. Джо, пошли мальчишку за сандвичами.

Прерывистый рев дряхлых моторов.

Вон какой-то простофиля загляделся на «крейслер». Пойди выведай, с деньгой или нет. Среди этих фермеров попадаются такие пройдохи, только держись. Завлекай их, Джо, и тащи ко мне. Ты молодец.

Да, машина куплена у нас. Гарантия? Мы гарантировали, что это автомобиль, но кормилицу к нему приставлять не обещали. Слушайте. Вы купили машину и теперь поднимаете крик. Будете вы погашать долг или нет — мне наплевать. Ваш вексель передан в банк. Взыскивать будет он. Мы у себя векселей не держим. Ах, вот как! Только попробуйте затеять скандал — сейчас же позовем полисмена. Ничего подобного, покрышек мы не подменили. Гони его отсюда, Джо. Купил машину, а теперь привередничает. А что, если я куплю кусок мяса, съем половину, а остальное попытаюсь всучить обратно? Мы деловые люди, а не филантропы. Как тебе это нравится, Джо? Смотри-ка, смотри! Брелок — лосиный зуб. Беги к нему. Пусть посмотрит «понтиак» 36-го года.

Квадратные носы, округлые носы, ржавые носы, носы лопатой, обтекаемой формы, угловатые высокие коробки радиаторов «дообтекаемой эры». Сегодня много дешевых машин. Допотопные чудовища с мягкой обивкой — легко можно переделать в грузовик. Двухколесные прицепные вагончики — ржавые оси тускло поблескивают на жарком дневном солнце. Подержанные машины. Хорошие подержанные машины. Проверенные, в полной исправности. Мотор в порядке. Масло не течет.

Полюбуйтесь-ка. Ну и ну! До какого состояния довели машину!

«Кадиллаки», «ла-салли», «бьюики», «плимуты», «паккарды», «шевроле», «форды», «понтиаки». Ряд за рядом фары поблескивают на дневном солнце. Хорошие подержанные машины.

Завлекай их, Джо. Эх, раздобыть бы тысячи таких примусов на колесах! Ты обработай покупателя как следует, а остальное предоставь мне.

Уезжаете в Калифорнию? Это как раз то, что вам нужно. На вид старовата, но ее хватит на тысячи миль.

Тесно одна к другой. Хорошие подержанные машины. Дешевка. Мотор в полной исправности.

Помните, товарищ Шолохов в "Поднятой целине" описывал, как дед Щукарь однажды лошадь у цыгана купил, и даже до дому её не довёл? Как ему потом его кум рассказал, что эти цыгане берут старую клячу, вставляют ей в задницу соломинку, и дуют в эту соломинку всем кагалом, чтобы лошадь слегка раздулась и приобрела товарный вид, а задницу ей потом глинянной пробкой затыкают, чтобы воздух не вышел.

Так и здесь как только начались процессы сгона фермеров с земли, ушлые дельцы принялись скупать списанные на металлолом по причине полной выработки моторесурса машины, чтобы по возможности скрыть все неисправности и с дикой накруткой перепродать эти "примусы на колёсах" ничего не понимающим в технике людям. А если потом машина встанет посреди пустыни это уже "проблемы новых владельцев".

"Ничего личного просто бизнес"

Между прочим, по тексту романа автор явно подсвечивает, что семья Джоудов смогла найти на этой свалке хороший (не до конца ушатанный) грузовик, потому что один из братьев как раз таки хорошо разбирался в технике. Зато в экранизации всё это совершенно затемнили просто Джоуды погрузили барахло в машину и поехали навстречу новой жизни...

Запрещённая экранизация

 

В 1948 году Советский Союз купил фильм "Гроздья гнева" (1940). Чтобы показать нашим зрителям все язвы и пороки капитализма. Через несколько дней фильм был снят с проката. Потому что люди обращали внимание на то, что бедный, разорившийся фермер, мог купить себе подержанный грузовичок.

Судя по результатам поиска в яндексе, эту байку запустил известный антисовесткий блоггер mi3ch, который, в свою очередь, сослался на какой-то американский сайт. Ну а затем многие другие люди начали распространять по комментариям и перепостам.

На самом деле причиной снятия экранизации была отнюдь не демонстрация возможности покупки ржавого ведра с гайками, Особенно ценой потери всего остального. Всё это гораздо проще - как сказал бы Карл Иероним фон Мюнхгаузен, "Это не мои приключения, это не моя жизнь. Она приглажена, причёсана, напудрена и кастрирована!"

1. Джон Стейнбек в своём произведении нечётные главы посвятил описанию общей картины, а чётные конкретно злоключениям семьи Джоудов. Так вот, экранизация была проведена только по "чётным главам" без отображения массовости всенародной трагедии экономического кризиса.

2. Никто не использует слово "оки" в отношении Джоудов и других беженцев. Это ведь не просто обозначение выходцев из штата Оклахома это чисто фашиствующее расчеловечивание "финансово неполноценных". Ключевой момент произведения, который напрочь выпал из экранизации.

3. И самое главное — финал.

По фильму Джоуды, добравшись до Калифорнии, сначала устраиваются на плантацию батрачить на сборке фруктов по 2,5 цента за ящик, затем они находят правительственный лагерь, где начинают жить нормальной жизнью, и вскоре наконец-то получают надёжное предложение хорошо оплачиваемой работы на сборке хлопка. Заканчивается фильм рассуждениями миссис Джоуд о том, что богачи приходят и умирают, дети у них вырастают никчёмными, а с ними вымирает весь род, зато "простой народ" любые беды делают только сильнее и выносливее. Типичный голливудский хеппи-энд и бодрая музыка к титрам.

По книге же Джоуды сначала приезжают в правительственный лагерь, где живут, пока могут находить работу; потом приезжают на плантацию, где на следующий же день после разгона забастовки и убийства Кейси хозяева снижают оплату; потом им удаётся приехать на сборку хлопка. Затем сезон работ заканчивается: весь урожай уже собран, работы нигде никакой нет; длительные дожди вызывают наводнение, в котором тонет их машина; а ребёнок юной Розы умирает сразу же после появления на свет...

Так здесь впору удивляться тому, как такую "экранизацию" вообще закупили для показа.